Ханна не отпускала из объятий Нулефер. На минуту она перестала причитать и целовать дочь и громко заявила:
— Вы оплатите ему всё лечение. Мы с мужем ведь предупреждали вас, что будет, если вы когда-нибудь пробудите винамиатис. Мы дали вам камень на самый крайний случай — вынужденной защиты. Я не позволю, чтобы у меня за спиной устраивали бойни.
Ханна позвала других рабов, они положили на носилки несчастного раба, который в судорогах от ошейника лежал на земле, и понесли домой. Ханна всё ещё охала над Нулефер.
— Доченька, что ты забыла в этой темноте! В шахте! Боги, ты могла бы погибнуть? Вот как бы я пережила это? Грязь, крысы, нечистоты камни, коряги, зачем ты спустилась в шахту? Зачем, ответь мне?
Нулефер стиснула зубы, через некоторое время она проговорила слабым голосом:
— Мы играли… В кладоискателей… — показалось, что мама заметила какие-то бумаги у неё под платьем. Нулефер вытащила кусок карты и протянула маме. — Нам хотелось приключений.
Ханна опустилась перед дочерью на колени.
— Нулефер, я сойду с тобой с ума… — сказала она сквозь плач. — Отправляйся к себе в комнату, и скажи своим друзьям, чтобы возвращались по домам. Если они слабы, то пусть ждут карету с Рибелом. Поговорим дома.
Нулефер поняла одно: ей предстоит суровая разборка.
Кучер не понадобился Люси и Уиллу, зато прямо до самой комнаты он донёс Нулефер. Горничной было велено отпаивать её травами, дать всевозможные лекарства, перевязать раны. Да, внешне Нулефер выглядела ужасно. Кровь из раны у лба запачкала всё лицо, на теле имелись синяки, но Нулефер отделалась лучше, чем представляла сначала горничная. Родители вернулись через несколько часов, как раз в это время приехала домой Элеонона и обо всём узнала. Оделл и Ханна нежно поцеловали Нулефер и осведомились у горничной о её здоровье.
— Целёхонькая. Госпожа Нулефер счастливица у вас, — улыбнулась Нира.
— Оставь нас, — сказала Ханна. Оделл и Элеонора сидели на соседнем диванчике, но она была рядом с Нулефер и не выпускала дочь из своих объятий.
Тон Ханны, властный и сердитый отнюдь не предвещал, что мама разразиться великодушным благодарностями богам. Не отпуская Нулефер из своих рук, точно боясь лишиться дочери, Ханна отчаянно закричала:
— Что это было?! Ты могла погибнуть! Нулефер, боги уберегли тебя от смерти или инвалидности! Боги, ох, всемилостивые боги, за что нам такое наказание? Вот кто потянул тебя в эту шахту? Кто нашептал на ухо тебе, что в шахте весело и замечательно? Что за дьявол! Нулефер, мы с отцом уберегаем тебя от улицы, от разбойников, от тенкунских магов и от всего мира, но ты находишь опасность на нашей земли! Я не знаю, как мне спать спокойно. Нулефер, не могу же я связать тебя и запереть дома! Ох, болит голова…
Оделл импульсивно стучал сапогом по ворсовому ковру.
— Нам страшно за тебя, дочка. Ты ещё не понимаешь всю тяжесть ситуации, ты мала. Но чувство безопасности у тебя есть? Ты никогда не заставляла нас волновать. Нулефер, я разочарован в тебе.
Элеонора от себя ничего не добавила. Она кивнула отцу и не сводила с Нулефер глаз. Молчаливый, незаметный, она по-своему делала упрёк.
— Тебе мало нашего дома? Мало всего имения? — вскричала Ханна. — О, если бы мы держали тебя в тисках, заставляли с утра до вечера заниматься учёбой, то я ещё поняла бы твоё стремление уйти из дома и залезть под землю, но мы всё тебе позволяем! Хочешь погулять с друзьями за территорией имения — иди. Хочешь в город — я сама приказываю запрячь лошадей. Что тебе не достаёт? Возможно, мы с отцом провинились, ты скажи, что ещё сделать для тебя?
— Мама, успокойся, — Элеонора, наконец, вставила пару слов.
Нулефер слишком долго слушала крики матери, она не выдержала.
— Я у вас как в тюрьме! Я хочу жить, не боясь своих сил! Я молчу перед своими друзьями, когда они доверяют мне свои секреты! В завалах нас заливала вода, и я… — Нулефер остановилась на миг. — А я не могла взмахнуть рукой и отвести воду в сторону! Когда закончится моё молчание? Вы запрещаете мне играть с водой, но для меня магия не игра, это моя жизнь. Я играю с шахтой, с камнями. Я отвлекаюсь там, что я маг. Мама, папа, вас я не виню, мы любите меня, но я хочу узнать своё происхождение! — с отчаянием она высказалась. — Откуда вы родом? Кто мои бабушки и дедушки? Я больше не прошу о вас. Ответьте, хоть сейчас.
Ханна перестала тяжело дышать. Она с Оделлом встретилась взволнованным взглядом и затрясла головой.
— А что? — молвила Элеонора. — Расскажите. Нулефер считает себя взрослой девочкой, раскройте ей правду, кем вы были. Хм, папа с мамой признались, когда мне тринадцать лет исполнилось, сестрёнка, обгоняешь ты меня во взрослении.
Оделл сжал пальцы. «Нет, молчи! Придушу иначе!» — читалось в яростных губах Ханны.
— Кто мы такие? Ты это хочешь знать? — спросил Оделл.
— Да! Да, папа!
— Ладно уж, знай и молчи, — через силу выдавил он из себя. — Я и твоя мама родились в одних из самых грязных, отвратительных, мерзких мест на земле. В трущобах. Мама родом из Конории, я из Луфея. Мы жили хуже крыс, ибо крысы чаще находят себе пропитание, для насыщения им достаточно крошек хлеба. Мы же ощущали голод ещё сильнее, когда находили какую-нибудь краюху хлеба. Я в Луфее, мать в Конории, сражение за существование у нас шло каждый день. Я наблюдал, как нож входит в тело человека под всеми углами, да, я знал, за сколько минут вытечет кровь. Вот моя школа геометрии и физики. Чего ещё нам не хватало? О, всего по правде говоря! Еда, собранная из отбросов под чужими окнами, кулаки, ободранные в кровь в драках, палки от полицейских. И на мне сидел ошейник подчинения, когда я угодил в тюрьму. Это в тринадцать лет! Вот моя правда, дочь. У твоей матери было чуть получше судьба. Я дрался с бродягами, мать спала с ними. Рассказать, что такое провидение? Оно приходит внезапно. Нет, Нулефер, я сейчас тебя запутаю, наше провидение было не магическим, а манаровским. Мы поняли, что так нельзя продолжать жить, нужно выбираться. И стали подниматься из грязи. Я в Луфее, мать в Конории. Я встретил Ханну очаровательной бесподобной женщиной, на шее у которой сияли изумруды. Волшебство? Да, оно было в нашей жизни, какое-то провиденье богов решило свети вместе двух бывших уличных зверьков, превратившихся в людей. Нулефер, ты хотела, чтобы мы поведали свою историю тебе пятилетней крохой? Мы хотим забыть о своё прошлом. И забыли бы, однако чей-то любопытный нос заставил нас снова погрузиться в мрак.
Натянутая улыбка отца выражала грусть. Теребя платья, сидели и Ханна, и Элеонора.
— У вас остались родственники? — спросила потрясённая Нулефер.
— Нет. Отец убит случайным пьяницей, кто-то полоснул мою маму по горлу, кто — и не знаю даже.
— А у тебя, мама? — Нулефер обвила Ханну продрогшими ручонками.
— Возможно. У меня было три старших брата, где они сейчас — не имею представления. Я оставила их в трущобах, они отказались подниматься на поверхность, — лицо Ханны похолодело.
Нулефер ни разу не говорила родителям, что они правы. «Да, они молчали, чтобы мне не навредить», — сейчас подумала она. Прошлое отца и мамы с трудом давалось её осмыслению.
Ханна ласково взяла Нулефер за плечи.
— Наше сокровище, не эти шахты, а вы с Норой. Мы не печёмся так о Норе, потому что ей ничто не угрожает. Ты особенная, мы не хотим тебя потерять…
—… во второй раз, — прервала маму Элеонора. — Поведай ей и о том случае. Нулефер же выросла для семейных откровений.
Ханна отвернула возникшие на глаза слёзы.
— Хорошо… Раз настаиваешь… Хорошо. Нулефер, ты, в общем, однажды у тебя… — Ханна была настолько подавлена, что Оделл и Элеонора сели рядом и обняли её. — Ты умерла, Нулефер!
— Умерла и… что? Ожила? — у Нулефер осип голос.
— Да! И нет! Это было самое необъяснимое, что я только видела! Ты лежала в своей люльке, плакала и не засыпала. Я укачиваю тебя, под боком папа поёт тебе колыбельные. И вдруг ты замолчала. Я склонилась, а ты не дышишь! Глаза открыты, а зрачки не двигаются и сердечко не бьётся! Я откачиваю тебя, делаю искусственное дыхание, папа побежал за винамиатисом, чтобы позвать врача. И вдруг, через минуту ты задышала! Захлопала глазками! — Ханна замолчала на время, переваривая ту страшную минуту и заговорила вновь. — Ты вернулась, но была словно чужая. Ты так удивительно смотрела на нас, изучала свои ручонки и удивлялась им, и взгляд у тебя был как у двухлетней, осознающий мир девочки, но не как у двухмесячной. А потом ты заплакала и всё. Больше ничего подобного мы с папой не наблюдали.