— А мне вот снятся нехорошие сны… — грустно помотал головой принц. — Вас перестали пытать?
— Да, — Джексон подпёр рукой спину, которая начала ныть, когда вспомнились пытки. — После приговора меня оставили в покое. Но этот надзор, досмотр так выматывают.
— Ещё я вас беспокою, — усмехнулся Фредер. — Вы прислонитесь спиной к стулу, или к стене. Я дам вам свой стул, вы прилягте. Я постою. После кнута болит месяцами. Я подложу вам свой мундир под самые болезненные точки.
— Ваше Высочество, я как-нибудь справлюсь… Меня целители почти залатали.
— Целители не лечат душу, — скривился Фредер. — Ваши руки, они стали дрожать после ошейника?
— Нет, это просто… — «Он тоже меня пытает. Он добивает словами. Дурак, мне показалось, что принц на моей стороне». — Я заглушал ошейник, пил много воды.
— Кто вам такое сказал? — Фредер аж разозлился. — Вода не помогает, когда пробуждают ошейник. Влажная повязка снимет жар, а если его нет, то пить воду бесполезно. От ошейника боль проходит, если замрёшь как труп, но это невозможно сделать — тело сходит с ума в конвульсиях.
— Откуда вы знаете, Ваше Высочество?.. — Джексон почесал шею. Ошейник сняли с него шесть дней назад, но по-прежнему казалось металл сковывает его.
— Мой друг — раб. Мой двоюродный брат — раб. Неужели я у них не спрашивал про рабский ошейник? — Фредер усмехнулся, а его зрачки вздрогнули.
Фредер уставился в его потухшее лицо голубыми ясными глазами. Они сверкали и впивались в Джексона. Застыли измученным взором на морщинистом лбу Джексона, спустились к носу, повисли на бледных губах.
— Я всегда хотел быть магом как вы, — низким голосом сказал Фредер, и в нём Джексон ярко ощутил плач несбыточной мечты.
— Зверовещателем, тоже понимать язык зверей? — уточнил он.
— Нет, летуном. Подняться в небо подобно птице и подставить лицо свободе.
Голос принца отдал беспросветной тоской и на мгновение у Джексона, сломленного узника, возникла жалость к наследнику трона. «Делия, летунья, пташка, посмотрите на неё, Ваше Высочество. Гляньте её птичью свободу!» За тюремной решёткой все равны, и маги, и манары, свобода покидает своих детей.
— Истинная свобода идёт изнутри, — сказал Джексон. — Только когда её обретёте, то сможете разорвать цепи. Только тогда птица покинет клетку.
У него внутри была пустота. Чёрная дыра обернулась болью и вторглась в рассудок, забрала память, любовь, оставила одно горькое сожаление об утраченных днях и людях. Смотря в узкое потолочное окно, Джексон завидовал птицам и даже мухам, которые пролетали над его плечом. Он протягивал руки и едва не кричал: «Возьмите меня с собой». Но тут же отворачивался — за кандалами рук и ног на очереди только оковы воительницы.
Фредер пугающей хваткой вглядывался в его проваленное лицо, и Джексону становилось не по себе. Пронзительные голубые глаза всосались в его серые, помутневшие, и будто искали ответ, ту самую свободу.
— Почему вы смотрите на меня так? — спросил Джексон.
— Хочу изучить человека, которого обвиняют в убийстве моего брата.
— Я не убивал принца Тобиана! — Джексон сощурил глаза, дабы скрыть подступающие слёзы. — Клянусь, Ваше Высочество, я не убивал…
— Знаю. Всё знаю. На суде был ваш двойник, а вы под пытками просто написали письменные показания. Знаю, вы не убивали Тобиана.
— Я не причастен к его смерти! — не унимался Джексон. — Вы же были с ним, вы видели, что не я сломал его самокат!
— Не вы.
Голова Джексона кружилась.
— Ваша мать убила Тобиана. Она обвиняла кого только можно, и Камерут и освободителей. А кара за убийство Тобиана постигла меня! Ваша мать убила Тобиана!
— Тобиан жив. Его никто не убивал.
Джексон вжался в стул.
— Что вы говорите?
— Тобиан жив. Вы с ним хорошо знакомы, знаете его под именем Бонтин. Бонтин Бесфамильный, Исали Фарар, племянник Урсулы Фарар, — всё это тени одного человека. Ну что, каково быть наказанным за преступление, которого нет? Мне любопытно очень у вас спросить: обиднее умереть за чужое преступление — ну, если поверить, что злодей-убийца остался ненаказанным и вину переложил на вас, — или же умереть за фантом преступления?
У Джексона перед глазами мелькали цветными пятна — розовые и красные, мутно-зелёные и чёрные. Первые признаки полуобморочного состояния. Тобиан жив. Жив. А он ждёт конца!
— Битва в Кане вам о чём-нибудь говорит? Губернатору Санпавы известно об освободителе, учинившего погром в комитете по рабам, затем сбежавшего в Рысину провинцию и там подравшегося с солдатами?
— Да! Да! Я вспоминаю! Я вспоминаю! — взвыл Джексон. — Мне сообщили лишь детали и приказали держать в строгой тайне!
— С солдатами дрался Тобиан. Второй мальчик, который был с ним, — Уиллард, мой раб-телохранитель. Вот бы вы, губернатор Санпавы, оказались рядом с ними и остановили битву, не было бы ничего этого… Тобиан не возненавидел бы Афовийских, вы бы не вступились перед Огастусом за Уилла… Вас бы не казнили. А Тобиан остался бы простым Исали Фарар.
— Почему вы не спасли своего брата? — закричал Джексон, поражаясь отстранённости принца. — Он стал рабом!
Фредер приложил палец к его губам.
— Тише. Не поднимайте шум. Я был трусом и трусом продолжаю жить. Фанин Марион, в этой камере только один храбрец — вы. Вы стали отцом и королём для санпавцев, они хотят за вас умереть. Не корите, что оговорили себя на пытках, кто бы удержался после таких мучений? Вы создали из маленьких деревушек собственное преданное государство, наделили его жителей кровом, едой и работой. И верой, которая превосходит веру в богов. Санпавцам несладко ныне, только вы понимаете их дух, хотя сами вы — маг. Посоветуйте, как сохранить санпавцев на стороне Зенрута?
— Убрать камерутчан, — Джексон потёр раскрасневшийся нос.
— Это возможно только с помощью войны. Война разразится в Санпаве на днях, и погибнут санпавцы. И они проклянут Зенрут.
— Подарите им нового отца. Такого, что порицает рабство, — я показывал санпавцам, что все люди равны. Я давал рабочие места им, когда освобождал прикованных к заводам и полям рабов.
— Не найти нам человека, подобного вам. Фанин Марион, как поведёт себя Санпава на войне?
— После моей казни начнётся бунт. Люди перейдут с оружием на сторону Камерута. На войне они подтянут за собой сомневающихся ранее братьев и друзей. Санпава будет верна Зенруту до первой изнасилованной зенрутскими солдатами девушки, до первого застреленного по ошибке ребёнка. Ваше Высочество, Камерут не будет сжигать санпавские дома, он обратит население в своих союзников. Раз война неизбежна, так позаботьтесь о санпавцах.
— Позаботитесь вы.
Принц поднялся со стула. Руки Фредера сомкнулись, и пальцы захрустели.
— Фанин Марион, вставайте, вам пора уходить. Я пришёл к вам не болтать или издеваться. Простите, что затронул для вас болезненную тему пыток — я изучал ваше поведение. Вы свободны, Джексон Марион.
Джексона пробрал досадный смех.
— Куда я уйду, Ваше Высочество? Крепость охраняют. На окнах решётки. Мне не уйти.
Фредер кивнул.
— Верно, Джексон Марион не покинет свою камеру. За чертоги крепости уйдёт принц Фредер.
Фредер нагнулся и из высоких сапог достал две бутылочки. Одна была с водой, вторая с телесной жидкостью. Фредер сорвал чёрный волос с головы Джексона и опустил в прозрачную бутылочку.
— Меня досматривали не так тщательно, как полагается по уставу. Я же принц. Раздевайтесь, фанин Марион.
Джексон беззвучно вскрикнул. И пошатнулся. Но Фредер подхватил его. Влажные руки принца вцепились в его рубашку и стянули. Джексон предстал перед принцем с исхудавшим животом, инстинктивно он прижался к стене и сжал руки на груди. Любое человеческое прикосновение вызывало в его мозгу свист кнутов и плетей, глухие звуки палок и цепей. Кости со здорового живота выпирали и показывали — насколько больно будет им принять горящее железо клейма.