— О твоей силе и о твоём мелкотравчатом духе я напишу стихи, даю обещание, — глухо добавил Карл.
Тело Идо белело. По голубому хитону растекалась кровь, создавая два красных крыла.
Для четверых оставшихся освободителей места в карете было вдоволь. Брэттли положил руку на винамиатис, он усилием мысли дал повозке такую большую скорость, что Тимера, Карла и Нулефер чудом не выбросило порывами воздуха. Карета, проломив деревянную стену, устремилась в лес. Солдаты ждали нового освободителя. Улетающая карета стала для них неожиданностью. Водный и воздушный маги атаковали, однако уступили в скорости карете.
В череде голых извилистых деревьев освободители слышали отдалённый вой Живчика, леденящий душу. От собачьего звука они содрогались всем телом.
Повозку придётся менять, предчувствовала Нулефер, в ней следящий винамиатис. Нормут, или Фалита, или Эван — кому она принадлежит — покличут карету пальцем, как только потребует командир штурмовиков, и карета прилетит к полиции, как миленькая. Казоквары живы. Нормут. Фалита. Эван. Ни одна их цель не пала. Погибли дети, но на Азадер и Алекрипа всем было плевать, даже Тимеру. «Говори, что хочешь, — задыхалась от злости Нулефер, — но казокварские дети были тебе не важнее их домашних питомцев. Мы шли на Нормута, Фалиту и Эвана. И оставили жить всех троих. Я, может быть, спасла бы Никсона и Гринка. Я, может быть, задержала бы солдат и помогла сбежать ещё кому-то. Тимер, нельзя мне было подчиняться тебе!»
Никсон, Гринк, Дэн, Эрик… Нулефер перечисляла павших собратьев. От них остались только имена да покорёженные лица с печатью смерти. Ещё вчера у них была история. Никсон был рабом, свободу он получил, говорил он сам, «размазав ружьём хозяйские мозги об стенку», а после Грэди и Линда потрудились и сняли с него ошейник. Гринк в десять лет остался один с шестью младшими братьями и сёстрами, и за полгода он терял их по месяцу каждого — братья и сёстры умирали от голода и заразы, а Гринк всё не находил хорошую работу, рабов брали охотнее, чем нуждающихся в работе подростков. Близнецы Дэн и Брэттли, не разлей вода, одна плоть и душа, наверное, одна на двоих — про себя рассказывали мало: «Мы родились людьми, но зачали нас как собак. Матушка наша была вольноотпущенницей, гордилась она, что мы не увидели рабской доли. Но рабская кровь в торжествующем танце плясала в наших замерзающих телах, когда матушку каждую зиму выгоняли с подработок». Эрик, просто солдат, не навоевавшийся в Анзории, он вечно клялся остановиться. «Вот закончу я свою миссию и уйду жить в маленькое неизвестное село, заведу лошадей, буду выводить новые породы скакунов». Эрик любил животных и представить себе не мог, что его убьёт собака.
— Эрик погиб из-за тебя! — вскричала Нулефер Тимеру. — Это был просто пёс! Ты с ним не справился, визжал, словно трусливая скотина! Зарезать бы тебя, как Идо!
Тимер подрыгивал ногами. Его уверенный взгляд потускнел, когда Нулефер заговорила про Живчика.
— На меня смотрело чудовище. Дьявол! Я видел дьявола, Нулефер! Его глаза горели пламенем, они были красные, как кровь. Я видел дьявола. Это не собака, не собака… в него вселился дьявол. Дьявол хотел меня погубить… В теле этой твари, ужасной псины! Я не смог сопротивляться дьяволу. Дьявол, дьявол, дьявол, обернувшийся собакой… Что я натворил?.. — вырвалось у него. — Меня убила бы псина!
В деревушке, встретившейся первой на пути, освободители бросили летающую карету и у какого-то зажиточного крестьянина угнали другую летающую карету. Их путь лежал в Конорию. Нужного насекомого никогда не отыщешь в рое таких же насекомых, крысу потеряешь в стае крыс. Человек становится вошью не в лесах, а в плотных городах.
— У нас надежда осталась на Геровальда, — сказал Тимер, когда они, переодетые в крестьянские украденные тряпки, проходили по переполненному рынку. — Геровальд обещал дать нам приют и гражданство.
— Как мы попадём в Камерут? В Конории перекрыты все выходы из города, реки, морские порты, — говорила Нулефер и рассуждала про себя, засматриваясь на прилавки: «Красный шарфик подойдёт к красным моим рукавичкам, которые связала мне мама. Брату Джеку я куплю новые сапоги, хоть бы не потерял, когда побежит хвастаться друзьям. Брат Джо дудочку хотел. Вот дудочку и не нахожу». Нулефер скрывалась от мыслечтеца, но мысли так и затёсывались в беспокойный мозг: «Что будет дальше?»
— Мы попытаемся проникнуть в наше убежище в храме Пятнадцати богов, — сказал Карл. — Нулефер, Тимер, Брэттли, если мы выпьем зелье проходящего, наших сил хватит перенестись в дальнее село и бежать лесом в Камерут? Мы могли бы оставить по Конории зацепок и бежать, обманув соколов.
— Мы до Казокваров не перенесёмся, какое село? — сплюнул Брэттли. — Карл, зачем, по-твоему, мы в город летели, чтобы в лес обратно возвращаться? Нам нужно убежище. Затаиться, пока не сбавят поиски, или проходящий, что доставит нас в нужную точку.
— Нулефер, — спросил Карл. — Твой Аахен Тверей окажет нам помощь? Попроси его слёзно, как ты умеешь, по-женски.
Нулефер удержалась, чтобы не залепить Карлу пощёчины. Его наглость не знала предела. Да и глупость не уступала ему.
— Где я найду тебе Аахена? Зайду в ближайший дом и прокричу — Аахен, помоги?!
— В храме Пятнадцати богов нет его винамиатиса? Ты даёшь, мать!
— Винамиатис Аахена в Кьярусе. Мы только на одних винамиатисах пролили кровь, и я не ношу камень у себя в кармане и не бросаю его, где попало. Доставь меня в Кьярус, из развалин нашего храма я и свяжусь с Аахеном и передам все твои любезные слова.
Вот незадача, чёрт! Как она раньше не замечала разделяющие их с Аахеном расстояния. Ах да, опомнилась Нулефер, у неё был Идо, который безотказно перемещал её в любую точку, куда б она только ни попросила. Был бы здесь Тенрик, ринулась бы она в Тенкуни и припала в объятия Аахена. Он спас бы их, помог, избавил от погони. У Тверея есть свои проходящие, до Камерута они долетят и положат Тимера, Карла и Брэттли аккурат перед дворцом Геровальда. И её тоже. «И меня?» — горько задумалась Нулефер. Нет, тебя услышат мыслечтецы, какие, к чёрту, сожаления о несбыточных мечтах? Какой, к чёрту, Геровальд, когда нет возможности докричаться до Аахена.
Вот если просить помощи у ребят… Люси, Тобиан… у Тобиана остались какие-то связи с магами, с проходящими… Нет, найдут, схватят! И разрушат жизнь её друзей. Соколы непременно обыщут дом Люси и Тобиана, они единственные, к кому может бежать Нулефер. Аахен и никто другой. На какие винамиатисы он проливал ещё кровь? Аахен показывал ей коллекцию камней, у него полный шкаф.
— Тимер, я вспомнила одну женщину, учёного-ботаника, с которым винамиатисом связан Аахен… Можно взять у неё винамиатис… или украсть.
— Не замечаю в твоём голосе радости, — сказал Тимер.
— Ботаник живёт напротив главного штаба Зоркого сокола… И это в квартале от площади Славы. А сегодня казнь. Через сколько часов казнят Мариона?
— Казнь назначена на три часа дня. Десять минут назад гонг на крыше храма отбил двенадцать раз, посчитай сама, сколько осталось.
— Но мы же не пойдёт грабить дом ботаника, живущего перед полицией? — опешенно спросил Брэттли.
— Почему бы нет? — Карл вздёрнул бровь. — У штаба нас ждут меньше всего. Полицаи полагают, что мы затаимся в трущобах и носа им не покажем. На своей улице они не станут нас искать. Нулефер залезет через соседние дворы к ботанику и украдёт камень. Брэттли, лишь безумец, вырвавшись из пекла, в котором мы потеряли всех людей, пойдёт на штаб Зоркого сокола. А мы безумцы. Мы заберём винамиатис перед их глазами. Если у тебя есть на примете другой адрес с винамиатисом или сильным проходящим, подскажи.
Брэттли промолчал, показав своё подчинение. Не Карлу — Тимеру, который принял этот опасный план. Тимер был немногословен, из него слова слабо вылезали.
— Аахен придёт к нам на помощь, а, Нулефер? — недоверчиво спросил он.
— Да, он не бросит нас. — «Он спасёт меня. Вам может ещё отказать». — Я попрошу Аахена, чтобы он доставил вас в Камерут.
— Вас или нас? — нахмурился Тимер.
— Вас. Кровавого общества нет, я выхожу из игры. Тимер, я не буду служить камерутскому королю. Не проси даже.