— Представленный перед вами человек — Джексон Марион признан судом виновным в убийстве принца Тобиана Афовийского, — объявляет генерал-прокурор. — Тщательное наблюдение за приговорённым к смерти подтверждает личности виновного и не даёт усомниться, что за образом этого человека скрывается кто-либо другой.
«Давайте-ка я расскажу, как вы оставили без внимания одних Фредера и Мариона!»
— Осмотр врача показал, что представший перед наказанием Джексон Марион полностью отдаёт отчет в том преступлении, за которое он осужден, а именно: убийство сына Её Величества королевы Эмбер Афовийской — Его Высочества принца Тобиана Афовийского. Джексон Марион пребывает в полном здравии и рассудке и готов к казни.
«Да, я готов! Рубите мою голову! Радуйтесь своему убийство! Оно для меня отрада!»
Офицеры сняли с Тобиана пиджак и расстегнули фрак таким образом, что оголили живот, но оставили закрытой спину, усеянной незаживающими на века шрамами. «Заметили они, что у меня этих шрамов нет?» — подумал Тобиан. Шрамы не передаются через зелье превращения, зато свои сохраняются. Следы от кнута Нормута, коими Казоквар наградил его один раз в жизни, у Тобиана давно исчезли благодаря руке целителя. Его чистое тело не напоминает того раба, не похоже на несчастного узника темницы — оно впитает в себя клеймо, с говорящей надписью — «убийца принца Тобиана».
Его жизнь! И его смерть! Он решает, когда всё закончится, когда он положит конец игре!
Раскалённое клеймо вонзилось в кожу острой болью. Тобиан даже не закричал. Он опустил глаза на свой живот и сдержал вопль восторга. Да, он убийца! Убийца Тобиана! Его единственное в жизни убийство обратилось на себя. Клеймо алеет, боль прожигает тело, а он упивается короткими словами: «убийца принца Тобиана».
Мать встала с кресла. Белый жемчуг засверкал на красном меховом платье. Королева сделала десять шагов вперёд — Тобиан считал их и только он замечал скрытую скованность в движениях матери, её нежелание называть Джексона Мариона убийцей своего сына. Однако она идёт. Шаг за шагом, всё ближе к финалу, к прощальной речи, которую скажет сыну. Слова приговора заучены наизусть, голос непоколебим, замёрзшие глаза обращены на приговорённого.
— Джексон Марион, зенрутским судом вы признаны виновным в страшном, циничном, мерзком… — Эмбер замолкла. Для того, чтобы вокруг неё повисло напряжение, чтобы женщины в толпе обронили слезы, чтобы показать свою скорбь, знал Тобиан. — Мерзком преступлении. В убийстве принца Тобиана, — опять молчание. Зелёные глаза сталью впились в Джексона Мариона. — В убийстве моего сына. Моё помилование, которое я даровала вам за высокие заслуги, не способно искупить ваше злодеяние. Убийство принца — это преступление против государственности, против самого существования Зенрута и его народа. Убийство ребёнка — безжалостное преступление против человечности. Вы приговорены к казни через отрубание головы. Вам понятен приговор?
— Да! — закричал он. — Мне понятно каждое твоё слово!
Вопиющий восторг приговорённого к смерти пробудил в толпе гул. Санпавцы узнали в Тобиане ехидного и дерзкого на слова Мариона. Их рёв прогремел на площади. Тобиан улыбался во весь рот. Эмбер, Огастус, где вы видите перед собой сломленного человека? Джексон Марион умирает красиво. Тобиан Афовийский умирает красиво.
Эмбер держалась стойко. Губы если и скривились, то слегка. А вот Огастуса пробрала досадная дрожь, глаза заколыхались. Только толпа народа сохраняла у герцога самообладание — так бы прибежал на эшафот и сам бы отрубил ему голову.
— Огастус, скажешь на прощание мне хоть слово?
Огастус дрожал.
— Виновен, — пробурчал он.
Толпа не расслышала своего герцога. Тобиан прочёл их по губам. «Будь ты проклят», — повторялось в слабом движении герцогских зубов. Кто его только не проклинал! Кто только желал ему смерть в страшных муках! Проклятья стали мёдом для ушей.
— У вас есть право на последнее слово, — сказала Эмбер.
Тобиан шагнул вперёд.
— Я отказываюсь от последнего слова! Я хочу посмеяться!
Он закинул голову и захохотал, ужасным захлёбывающимся смехом. Тобиан сотрясался от хохота, разведя руки в сторону он словно призывал в мир дьявола. Ледяная тишина пробрала толпу. Никто не двигался, все молчали, безумный смех человека, наслаждающего жизнью, пробирал до жил.
***
Насколько хорошо клеймо пробуравило кожу, думал Фредер, стиснув зубы от неистового смеха. Когда он будет умирать глубоким стариком, этот смех явится ему в ночи и утащит за собой в приготовленный гроб. Нет страшнее зверя, который решил уйти обратно в тёмные леса. Он перегрызёт каждого, насытится кровью и только тогда примет покой. Этим зверем стал Тобиан.
Люси ёжилась на стуле.
— Фредер, где ваш брат? — простонала она. — Где он?
— Люси, мой брат хочет передать тебе кое-что важное. Он сказал, что любит тебя и попросил меня передать тебе его слова. Он любит тебя, Люси. Любит.
Люси болезненно сжалась, пытаясь как бы забиться в панцирь.
— Где он?
Долго Фредер ждал этого момента. Люси стала звеном его цепи, настоящим звеньем, неотвратимым, частью немилосердного механизма, который, впрочем, создала она. Когда придумала обмен между узником. Рыжая птичка, почирикай ещё.
— Там, — палец указал на смеющегося Мариона. — Мой брат там.
Люси нерешительно посмотрела на захлёбывающегося в смехе Мариона. Широкая спина, болтающая в хохоте голова, раскинутые руки.
Люси вскрикнула.
Узнала!
***
Солнце, которое вчера пряталось за облаками, светило на Тобиана и озаряло его жгучими лучами. Он ликовал. Он понял, ради чего жил и сражался. Победа над Казокварами не была его триумфом, не стало триумфом и освобождение пятисот рабов. Истинный триумф — это казнь. Его смерть. Триумф — это не только лавровый венок на голове и ратный конь под седлом, не только ликующая толпа, хвалящая своего кумира, не только враги, харкающие кровью под ногами. Триумф — неожиданность, ошеломление, смесь ужаса и темноты на лице врага. Триумф — быть на шаг впереди, не дать себя сломить, не стать куклой-марионеткой. Вознестись в небеса, смеющимся и издевающимся над чужими несбывшимися надеждами. Он не безумец. Он просто хочет дышать. В последний раз вдохнуть воздух и в этой липкой, смердящей чаше, наполненной запахом грязной беснующейся толпы, уловить свежий аромат леса и ветра, сладкую нежность домашних цветов, морскую соль со стороны вод.
Гвардейцы взяли хохочущего Тобиана за руки, развернули и повели к воительнице. Лезвие переливалось в лучах солнца. Тобиан опустился на колени и наклонил голову под острие. Он в руках воительницы, неутомимой вершительницы правосудия, ярой проводницы между земным и бесплотным миром. Воительница оценивает всех по достоинству. Она побеждает в каждой войне против фанатичной надежды приговорённого на спасения. А ему только и надо — закончить эту войну.
Что будет после его смерти с Бонтином Бесфамильным? А чёрт его знает, хоть двойник за дядюшкиного бастарда будет играть, хоть похоронят и его. Все заботы позади. Перед лицом униженный дядя. Перед лицом задыхающаяся от гнева мама, скрюченная, как испуганная девочка. Перед лицом светящийся призрак отца, протягивающий руку к другой жизни. Над головой воительница, конец его войны. Никто из простых людей не узнает об обмане. Магия продержится ещё три дня, Тобиана похоронят Джексоном Марионом.
— Не-ет! Нет! Остановитесь! — пронёсся по площади голос Люси.
Тобиан повернул голову назад. На балконе ресторана «Королевская тарелка» стояла Люси. Слёзы сыпались из её глаз.
— Не убивайте его! Он не Марион!
Холодная дрожь заколотила Тобиана. В груди всё сжалось. Он вперился взглядом во вцепившуюся в балконные перила Люси, и отчаяние оглушило его. Над головой повисло ледяное лезвие, призрачная кровь убиенных до него людей закапала на голову Тобиана. Он дёрнулся назад, руки гвардейцев остановили его.
Толпа загудела, когда приговорённый зашатался. Крик Люси стих в бушующих голосах. За спиной Люси появился Фредер.