— Ах я тебя! — закричал Аахен. — У меня там запасные очки!
Но самка как схватила очки с глаз Аахена, так и побежала. Он не струсил, быстро напялил на себе запасные и бросился за ней вдогонку. Настиг самку возле дерева, на которое она хотела залезть, и повалил наземь. Самка завизжала, с дерева посыпались другие абадоны. Детёныши. Они повисли на Аахена, он так и рухнул под ними.
— Ой, ой, не облизывайте меня! Хватит меня лизать! Мне вас защекотать? Я не буду предупреждать во второй раз!
— Аахен! — позвал генерал Гуран. — Дело к тебе есть. Я хочу отправить проходящих в город Абадону. Кумрафет Онисей считается с тобой, получи у него разрешение на исследование Абадоны. Меня он не будет слушать.
— Позже! — Аахен завизжал. — Не видите, я другим делом занят! Я пустоглазов щекочу.
Малыши и взрослые, окружившие Аахена, закричали на своём языке, передразнивая его и подражая его смеху. Аахен, набрав грудь воздуха, зарычал на пустоглазов.
***
Засверкало звёздное серебро. На Абадонии похолодало. Ветер стал сильнее и разносил крики проснувшихся ночных птиц. Уилл, Тивай и Аахен, окружённый пустоглазами, нашли её в зарослях деревьев смоковницы. Она сидела на выпирающем корне самого большого дерева и бросала мелкие камушки в протекающий под ногами ручей. Увидев подошедших к ней друзей, она повернулась к ним спиной.
— Я поговорю с Нулефер один, — сказал Уилл. — Возвращайся в пещеру абадон, Аахен.
— Хм, ты смело отдашь ему Нулефер? — поразился Тивай, опирающийся на Аахена.
— Да, отдаю, — кивнул тот. — Лучше Уилла сейчас никто не поймёт Нулефер. Пойдём, Тивай. С минуты на минуту абадоны превратятся в пустоглазов.
Уилл робко присел к Нулефер. Она встала, чтобы отсесть или вообще уйти, но он положил руку ей на плечо и опустил на толстый корень смоковницы.
— Полночь наступает. Разве не хочешь взглянуть на обратное превращение абадон? Не для этого чуда ты приехала на остров? — и, улыбнувшись, толкнул её в плечо.
Нулефер, наконец, подняла глаза на Уилла. С них катились слёзы.
— Я теперь всё поняла! Я поняла, почему мы с тобой так привязались с первых минут знакомства! Я поняла, почему я думала о тебе каждый день! Мы брат и сестра! Мы близнецы! Мы как Фредер и Тобиан родились в один день! Ты мой брат, Уилл!
— Это хорошая новость, Нулефер. Надо плакать от радости, что мы с тобой стали родными, — обнял он её.
— Я поняла, почему я всегда была толстой! — Нулефер не слышала его. — Это тело не моё! Мне с ним нельзя было совладать, и вот я толстела! Тело не слушалось меня, я не его хозяйка!
— Разумеется, во всём виновато твоё тело, — Уилл продолжал тепло улыбаться и обнимать Нулефер. — Но ты не из-за толстого тела убежала, тебя расстроило, что ты оказалось не избранной?
— Я оказалась убийцей, — Нулефер уставилась на Уилла пронзительными мокрыми глазами. — Я убила ту Нулефер, настоящую дочь Оделла и Ханны. Я её убила, ещё не научившись ходить и разговаривать. Мои руки с самого начала моей жизни оказались в крови.
— Не ты убила её. Девочку убила Цубасара, наша мать.
— Не ищи оправданий. Я виновна в смерти младенца, я заняла место той девочки. Я отняла у неё жизнь. Не зря я чувствовала, что я как будто чужая в своей семье, что я иная… Как я смогу дальше жить с мыслью, что я убила дочь моих родителей?
— Ты — их дочь. Ты дочь Оделла и Ханны Свалоу, — Уилл взял руку Нулефер и легонько прижал к своей груди. — Всё, из чего ты состоишь, это их наследие. Ты — их кровь, ты — их душа. Ты стала такой, какая есть, под влиянием Оделла и Ханны, они тебя вырастили и создали. Ни кровью, ни душой ты не отличаешься от своих родителей и старшей сестры. Кто мы есть — это тяжёлый вопрос, человек не мозаика, которую можно собрать только в один рисунок. Ты и душа того младенцы были чистыми равнозначными сосудами, погиб бы твой сосуд, но Цубасара убрала сосуд Свалоу и поставила туда твой, а содержимое в нём оказались таким же.
Нулефер взмахнула головой.
— Чепуха! Ты бы не говорил такие вещи, если бы Цубасара убила десятилетнего ребёнка и переселила в его тело душу своего детёныша! Убивать взрослого, наделённого опытом, сложенного характером человека нельзя ради спасения близкого? А убивать младенца можно? Я виновна в смерти маленькой девочки, дочери моих родителей… Я была рождена убийцей… Уилл, я не знаю, как мне дальше жить.
Добрая улыбка окружала лицо Уилла. Улыбка была так странна по сравнению с померкшей заплаканной Нулефер.
— Можешь снова переродиться. Из убийцы младенцев стать их спасительницей. Попробуем вместе начать новый путь? Я и ты, мы вдвоём, твой Аахен, Цубасара, наша мать? Тенкуни, говоришь… хочет получить выгоду от абадон? Так сплотимся вокруг них!
— Я потеряла твой сероземельник, который ты мне подарил. Я уронила его в Чёрный океан! Уилл, скоро я потеряю тебя. Я чувствую. Я потеряла всех, теперь твой черёд.
Уилл покачал головой и сильнее прижал к себе Нулефер.
— И я потерял твой камень. И что с того? Мы же нашлись. Нас больше ничто не разлучит. Да, раньше мы держались за сероземельники, сами придумали им роль талисмана и жили, веря в их магию. Чёрный океан не зря забрал у нас сероземельник, он наградил нас истинной связью, которая никогда не разорвётся, которая прочнее любого сероземельника. Мы будем с тобой неразделимы, сестра. Мы станет семьёй. Сероземельники больше не нужны, чтобы вспоминать друг о друге, — Уилл задумчиво закусил губу. — Мне звать тебя младшей или старшей сестрой? Ты старше меня на пятнадцать дней, но у Цубасары первым на свет появился мальчик, а девочка вылезла через десять минут. По какому рождению нам определять наше старшинство? А день рождения двадцать восьмого танисы праздновать? Нулефер, вот совпадение, что мы родились у Цубасары двадцать восьмого танисы! Я ненавидел это число. Но двадцать восьмого танисы Фредер и Урсула помогли мне освободиться. А ещё двадцать восьмого калеба мама Цубасара переродила нас, — Уилл болтал без конца и вдруг почувствовал, что его рубашка стала мокрой. — Нулефер? Нулефер?
Нулефер горько рыдала.
— Я убивала людей. Я убийца. Я убийца.
Она посмотрела на Уилла и произнесла как будто взмолилась.
— В Чёрном океане ты видел на небе наших богов?
— Нет, как-то не подумал о них.
— Я видела и решила, что это знак мне. Знак, говорящий, что я близка к встрече с ними и разгадке всех тайн на свете. Но я разгадала только свою тайну — я убийца.
— Я уже сказал тебе, что ты не виновата в смерти двухмесячной!..
— Сотни погибших людей, двести — я убивала их. Этими руками, проклятыми с младенчества, я убивала людей.
Нулефер поднесла к глазам руки и быстро взмахнула ими — только бы не видеть!
— Я оправдывала себя, что убиваю людей, своих соотечественников ради божьей миссии. Придумала себе предназначение, нареклась избранной, дурила головы освободителям и заставляла верить их, что мы с Тимером — пророком — ведём их к новому миру. Когда перед моими глазами умирали люди и просили о милости в последнюю минуту, я утешала себя, что службу палача на меня взвалили боги, и не могу же я идти против воли богов! Но я абадона! Я родилась обезьяной и была бы ей триста шестьдесят пять дней в году, если бы не жертва Цубасары! Я не избранная. Я — обыкновенная убийца!
Слёзы застилали Нулефер глаза, она ничего не видела перед собой. Разве что погибшие люди дымкой кружились рядом.
— Я могу и дальше обманывать себя, что испачкала руки кровью всего ничего: Оуш Швин, офицеры в лесу, офицеры в имении Казокваров. Но это ложь. Я ответственна за каждую отнятую жизнь Тимером и всеми освободителями. Я ненавижу себя. Я убивала людей. И никакими деяниями этих людей не вернуть обратно. Предала всех, кто доверял мне: Люси, тебя, сестру и родителей. Я должна была умереть, а не та Нулефер Свалоу.
Смоковница шуршала под ночным ветром. Птица, засевшая на дереве, сбрасывала инжир. Земля тоже шуршала. По мокрой от росы траве бежали Аахен и пятеро пустоглазов. У него в руках были комочки из грязи, у пустоглазов инжир. Взрослые дети, они бросались грязью и инжиром. Аахен и три пустоглаза против трёх других пустоглазов. Он ловко запускал комок и попадал точно по макушке. Но и пустоглазы не промах — жёлуди летели в лоб, Аахен даже снял очки. Но в карман не положишь! Пустоглазы сзади ждут приманку.