— Тверей, я начинаю верить, твои абадоны — всё же люди, — стыдливо произнёс Гуран. — Люди, почеловечнее нас. Как посмотрю на их крепкие семьи, на их сплочённую стаю, в которой все равны, слёзы на глаза наворачиваются. Чёрт, так противно возвращаться назад. Встану на тенкунскую землю и опять услышу про войны, смерти, убийства.
— На защиту людей скажу, что пустоглазы не столь добросердечны, — Аахен усмехнулся. — Онисей побил Мегуну за право съесть самую крупную рыбу. Они простые животные, которым свойственна грызня, власть, склоки. Подерутся и за еду, и за лучшее место на поляне. Пустоглазы — обычные звери. Абадоны — обычные люди. И они прекрасны. В Тенкуни фанатики придумывают абадонам ужасы, что они съедают каждый день по человечишке. А вы начинаете их обожествлять. Не надо, примите их, какими они есть.
— Видоном, к твоему сожалению, принял их. Животные, которых можно соблазнить на корабль едой. Люди, которых можно запугать страхом расправы над их близкими! Он же превратит их в своих рабов.
— Генерал, это невозможно. Абадоны никому не станут подчиняться. Они сотрут Намириан, прежде чем опустятся на колени.
Аахен остановился. Снова стало трудно дышать. Чёртов климат! Вот все за две шестицы уже привыкли к абадонскому воздуху! Какой же он доходяга!
— Тенкуни это не один Намириан. У нас в запасе время, у абадон один день. Они не восстанут, зная, что с наступлением полночи мы придёт и поубиваем их всех. Мы возьмёт с собой пятьдесят абадон, у каждого здесь останется по родственнику или хотя бы другу. У них всегда будет страх, что мы причиним вред их близкому. Тверей, ты стал для абадон другом, старейшиной, ты среди них главный, не я. Наделённой ими властью, преврати абадон в людей сейчас и поговори с ними строго, чтобы к заходу солнца нашлось пятьдесят счастливчиков.
— Я дал слово не превращать их в людей. Я найду тебе пятьдесят добровольцев, но оттяни у Видонома время до тридцать первого герматены. Мы покажем им, что чтим их традиции, их память, природу их тел.
— Просто преврати их в людей на один день!
— В этот день они посмотрят в глаза смерти. Почему абадоны не попросили меня не превращать их в людей без смертельной необходимости? Почему они без особой воли становятся людьми? Цубасара один день обнимала своего сына! Она не мечтала подольше времени провести с Уиллом? Абадоны не хотят переживать ужас страха, ужас смерти! Их не сделает людьми удар кулака по носу, даже пистолетных выстрелов в воздух не испугаются. Мне нужно кого-то изувечить или напугать иным способом до застывания крови в их венах! Я такой подлости совершать не буду.
— Через две шестицы мне придётся избрать пустоглазов, которых я заведу на корабль отправлю в Тенкуни.
— Мне остаётся смириться. Разбираться с недовольными абадонами будут сами старейшины.
— Э-ге-гей! Посторонись! — раздалось за спиной. — Дорогу тенкунскому вельможе!
В паланкине восседал Тивай Милгус. Его несли четверо сильных пустоглазов, сзади шли смеющиеся Уилл и Нулефер. Ни один мускул не шевелился на лицах гордых абадон, они несли Тивая и будто радовались оказанной им чести.
— Дорогу вельможе! — кричал Тивай. — В сторону, простолюдины! — на «вельможе» красовалась простая белая рубашка, уже попачканная в земле.
— Святые боги! — воскликнул Аахен. — Как же ты уговорил их стать твоим носильщиками? И где паланкин взял?
— На городской площади нашел. Карета ещё ничего, хорошо сохранилась, — Тивай похлопал стенки паланкина. — Попала под магию. Аахен, генерал, как вам моя инвалидная тележка? Заберу с собой, будут меня абадоны катать!
— Ты не ответил, как они согласились возить тебя? Это рабская работа, пустоглазы лишний раз руки не протянут.
— Старина Уилл попросил пустоглазов побыть моими носильщиками. Они послушались! Во как!
— Да, Аахен! — с восторгом сказал Уилл. — Пустоглазы охотно выполняют наши с Нулефер просьбы. Когда Цубасара объяснила им, что мы родились абадонами, они стали смотреть на нас как на своих. Люди для пустоглазов тоже могут стать своими, вот как ты. Но ты друг и гость, слабый человек, а мы — часть народа. Нашу просьбу, даже такую нелепую, они исполнят.
— Вот кто уговорит абадон отправиться в Тенкуни. Уиллард, — пробурчал Гуран.
— С дороги, с дороги, — замахал рукой Тивай. — Я еду. Аахен, не желаешь стать моим пятым носильщиком?
— Ты заигрался, — Аахен присвистнул. — Тебя надо проучить.
Он стоял в нескольких шагах от запретного храма. Посматривая на пустоглазов, Аахен ступил на лестницу. И звери сорвались. Четверо пустоглазов, обезумевшие Нулефер и Уилл повалили Аахена на землю. Тумаки и больное падение стоили поставленной цели. С летящими на Аахена пустоглазами полетел и паланкин Тивая. Воин шлепнулся и закряхтел, быстро сдавив спесь.
— Шутки со старейшиной абадон добром не заканчиваются, — хохотнул Аахен.
Тивай не обижался. Поднявшись с помощью Уилла, он тоже засмеялся.
— Кто разрешил вам пользоваться абадонскими артефактами? — только генерал Шайр Гуран был не весел. — Я дал ясную команду всем воинам даже пальцам не прикасаться ко всем предметам в городе Абадоне.
— Нулефер и Уилл разрешили. Они — абадоны. Им можно! — Тивай загоготал в голос. — Наконец, генерал Гуран, я покидаю магическое братство наемников по состоянию здоровья. От приказов начальства можно уже сейчас начать отдыхать?
— Можно, — подобрел Гуран. — Решил, чем займешься по возвращению домой?
— Я не решил, когда возвращаюсь, — улыбался Тивай. — Полгода поживу на Абадонии. А не заскучаю — так год! Прекрасная жизнь! Тишина, покой, постоянное лето, вкусные плоды!
— Новым Хакеном будешь? В отшельника поддашься? — заговорила Нулефер.
— Не бери так далеко. Год отдохну от людей, а потом вернусь, непременно вернусь. Я даже знаю, чем займусь: книжки детские стану писать. У меня десять братьев и сестер, от них племянников не сосчитать. Я вернусь и расскажу про свои приключения, добавив от себя несколько выдумок.
— Истинный воин! — воскликнул Уилл.
— Бывший воин, Уилл. Бывший… — Тивай поступил глаза. — К счастью бывший. Я ненавидел этот мир. Ненавидел людей, которые наслаждаются мирской чепухой, пока я, пока другие воины мучаются в военном котле. Ненавидел птиц, траву, океан, живущих в гармонии. И мне было очень горько, что я ничего не могу изменить в этом мире. Злость и досада изъедали меня. Мне необходимо было потерять половину тела, чтобы обрести целостность.
Тивай положил правую руку на голову Уилла.
— Ты расстроился, что не скоро увидеть меня? Я же вернусь. Мы снова встретимся, я представлю тебя своей семье. Я же обещал, что познакомлю тебя со своей младшей сестренкой Тэйли. Милгусы держат слово. Я вернусь, дай только почувствовать вкус мирной жизни.
***
Она посмотрела в окно на проплывающие свинцовые облака по серому моросящему небу. Иней лежал на хрупких веточках деревьев и осыпался на землю при порыве ветра. Элеонора зябко поёжилась и отпрянула от окна. Ненавистная погода, ненавистный дом! На лежанке во сне заскулил Живчик, и лишь любимый пёс вызвал на лице Элеоноры крохотную улыбку.
Спускаться вниз на завтрак не было малейшего желания. О, как хотелось позвать рабыню и приказать принести еду в постель! Но кого звать? Горничная Эвана Ринна сбежала, камердинер Рик тоже оставил ошейник и имение. Остальная домашняя прислуга побаивалась Элеонору, их робкие скованные движения напоминали ей, кто она. «Одна из Казокваров».
Нет, она не их порода! Она не часть их рода!
Ребёнок в животе сильно зашевелился. Собственное дитя спорило с матерью, ещё не родившись на свет.
Погладив спящего пса, Элеонора кое-как надела домашнее алое платье без посторонней помощи и тремя взмахами расчёски причесала волосы. Тишина — не слышно резвых Азадер и Алекрипа. Их голоса замолкли навечно. Рабы проходят молча, шёпотом здороваясь с Элеонорой. На их лицах странное сочетание страха и облегчения. Для них смерть детей не скорбь, а радость. Как и для неё. Но умерло только трое, только трое — дети и Фалита. Мало, она надеялась на гибель всех Казокваров.