— Чтобы ты знал, я хочу предложить тенкунцам покупать у меня сероземельник, обрабатывать у себя и продавать готовый винамиатис манаровским странам, — сказал Нормут недовольным голосом. — Я хотел взять к себе в долю Оделл, но он отказался. Весьма жалко, Элеонора, — Нормут перевёл на неё усталые глаза.
— Да, — буркнула Элеонора. Она тоже не имела представления о планах Нормута. Он считал, что она озабочена появлением малыша. Но её мысли занимали освободители и смерть Казокваров.
— И я, дурак отбитый, тоже бы отказался! Тенкунцы не будут с тобой сотрудничать. Их маги в манаровском Зенруте получат больше денег за превращение сероземельника в винамиатис, чем если они будут заниматься обработкой в Тенкуни, где этих магов пруд пруди. Ладно, чёрт с твоим сероземельником. Ты о дочери перестал думать? Ей нужен отец — горе пережить. Я буду ей отца заменять, когда ты уедешь? Я улечу в кабак и вернусь ровно через две шестицы.
— Элеонора уделит внимание Ромиле. Моя дочь и наша с тобой шахта остаются на Элеоноре.
По спине Элеоноры пробежалась волнующая дрожь. Она увидела себя за креслом Нормута, и ей стало приятно.
— Пэрри, мне ещё чая налей! — потребовал Нормут.
Девочка заспешила. Подняла с середины длинного стола тяжёлый чайник, наклонилась к большой белоснежной чашке Нормута и очень медленно стала наливать чай из чайника, который едва держала в руках. Элеонора предчувствовала, Пэрри не выдержит чайник. Так и случилось, струя отклонилась право и очернила белую мягкую скатерть. Нормут улыбнулся, хоть что-то хорошее для него с утра, и моментально вытащил из-под рубашки цепочку с чёрным винамиатисом.
— Не трогай её, Нормут, — Эван поднялся из-за стола и на неуверенных шатающихся ногах встал перед Пэрри.
Нормут закашлял. Он подавился словно воздухом.
— Что ты себе позволяешь? Эта скотина помешала мне спокойно поесть!
— Ты не ешь, а нажираешься как свинья. Я видел, как ты смотришь на неё и ждёшь, чтобы она провинилась. Ты её не тронешь.
Элеонора тоже замечала косой взгляд Нормута на девочку. Он как голодный волк ждал какого-нибудь неловкого движения, он жаждал сорваться на Пэрри — с чёрного винамиатиса у него должен всегда начинаться день. И тут Эван заговорил! Элеонора с выпученными глазами смотрела на мужа и не понимала, что происходит.
— Простите, простите, — Пэрри стала извиваться за спиной Эвана.
— Элеонора, выведи её из комнаты! — прикрикнул Эван. Девочка была напугана, сама она не ушла, не оставила бы лютого хозяина. Элеонора послушалась мужа, ей будто отдали приказ и она, сама оглядываясь испуганно назад, проводила рабыню за дверь.
— Ты знаешь, кто я? — Нормут со скрипом поднялся со стула.
— Знаю, — сказал Эван. — Ты мой старший брат и безглазый инвалид.
Элеонора прижалась к двери. Единственный глаз Нормута будто заискрился — эдакая дерзость от родного брата!
— Я, пока валялся на больничной койке в бреду, многое обдумал, Нормут. Ты виноват сам, что на тебя обрушиваются одни несчастья. Убитая жена, убитые младшие дети, искалеченный Дрис, ты хочешь потерять Ромилу? Ты её потеряешь! Посмотри на себя в зеркало, старый, хромой, безглазый, какой ты король? А если считаешь королём, то судьба императора Неонилиаса и его двенадцати детей должна послужить тебе уроком!
Нормуту пришлось взять трость, чтобы обойти стол и доковылять до Эвана. Правой свободной рукой он схватил Эвана за горло.
— Ты кем себя возомнил? Их защитником?
— Дураком прежде всего, который больше не будет смотреть на твои издевательства.
— Напомнить тебе, — Нормут хитро прищурился, — как ты в этой комнате пинал моих рабов, как ты пробуждал на них ошейник? Напомнить про девиц, которых ты уводил от их родителей и запирался с ними у себя в комнате? Стейси, твой послушный камердинер, продан из-за пьяного долга! Ты продал уже пятнадцать невольников, которые достались тебе по наследству от родителей! Напомнить, что ты Казоквар, как и я? Мы с тобой одной крови.
Эван потупил голову и через пару мгновений поднял её и пронзительно посмотрел на Нормута.
— Я сожалею. Так жить нельзя, Нормут, мы переступили черту. Мы заигрались в королей.
— Это мой скот, я буду делать с ним, что захочу. Благодаря им я остаюсь абсолютным правителем и не посмею никому забрать у меня эту власть. Эван Казоквар, подайся в освободители, коль сожалеешь! Удивительно, стреляли в спину, а пуля оказалась в голове и вышибла мозги! Ты никогда не был королём! Жалкий избалованный ребёнок! — взвыл Нормут. — Ты жалок и глуп. Матушка и отец души в тебе не чаяли, я любил тебя так сильно, как любят собственных детей, и любовью своей мы испортили тебя. Не научили мы тебя думать, не научили нести за себя ответственность. Нет нам прощения! Это мы сделали тебя рабом глупости! Я каждый день вижу, как мои рабы воспитывают своих детей: они запрещают им думать и полагаться на себя, ругают за риск, за любопытство, за собственное мнение. Мои рабы превращают своих отпрысков в ничтожество. Из поколения в поколение безвольные люди создают безвольных людей. О, моя вина, что я недостаточно вложил собственной силы в тебя, братец!
— Так мерзко ощущать на себе человеческую ненависть. Бонтин, когда неожиданно напал на тебя с револьвером, освободители в нашей столовой — они хотели нас заживо сожрать, и я чувствовал, что заслуженно. В больнице, лёжа пластом, я всё думал, как можно было исправить былое. Усиленная охрана, винамиатисы? Боги, просто жить иначе! У тебя осталось двое детей. Ромила научилась уже у матушки как таскать женщин за волосы. Дрис, талантливый умный парень, не то что я простофиля, — насильник. У твоего сына грехов больше, чем у нас в его возрасте!
Нормут кисло усмехнулся.
— Мой сын был самым добрым из всех моих детей. Он проявлял внимательность к рабам, заботился о них и уважал достойных. Он пострадал за право называться Казокваром, ты ещё смеешь называть его грешником? Дрис, встав евнухом, искупил свои грехи.
— Да, Дрис выделял достойных людей от недостойных, он делил людей на тех, кто заслужил рабство, и тех, кто имеет право получить свободу. Но Дрис не бог, чтобы определять ценность человека. Бонтин стрелял в Дриса, потому что твой старший сын был самым высокомерным. Он превзошёл бы тебя, если бы его не спустили на землю.
Эван достал из кармана чёрный винамиатис. Посмотрел и с горьким вздохом положил обратно в штаны.
— Я устал от слёз наших рабов.
— Возвращайся в родительский дом и показывай нежность своим рабам!
— Спасибо, что напомнил… В Гинорской провинции у меня от родителей остался дом и сто невольников, которых я ещё не успел распродать. Нормут, прости меня, что так несправедливо получилось с родительским завещанием. Я получил в наследство их дом, имущество и долю в шахте, а тебе досталась лишь вторая доля. Папа и мама посчитали, что ты не нуждаешься в их имуществе: ты построил свой дом, у тебя крупные владения и большая дружная семья. Я, лапоть, ничего не заработал и поэтому должен получить всё родительское добро. Нашу шахту разработал ты. Ты, Нормут, вложил в неё свою жизнь. Я пользуюсь твои успехами. Да, мне пора вернуться в родной дом. С тобой и с твоей дочерью я не смогу не то что разговаривать — находиться рядом!
Элеонора оторвалась к двери, к которой прижималась изо всех сил, подскочила к Эвану и взяла его за плечи, развернув к себе.
— Я не пущу тебя в Гинор! Я партнёр Нормута! Мы договорились вместе управлять вашей шахтой, я буду вести переговоры с Рысиными промышленниками, с моим отцом! Ты остаёшься в Конории! — сердце аж защипало. Из одной провинции в другую? Зачем она тогда согласилась на эти муки?
— Пока я вижу, как вы проводите дни за разговорами с будущим ребёнком и со своим псом, — Нормут цокнул языком. — В управлении шахты, Элеонора, вы мне слабо помогаете. Вы на седьмом месяце беременности, дальше роды, кормление, затем и второго ребёнка в себе почувствуете. Я без вас справлюсь. Элеонора, ваша миссия заключалась в контроле Эвана и принятия важных решений за него. Я сам не выгнал бы брата из своего дома. Но он объявил желание вернуться к себе. Ваша миссия выполнена.