— Мама! — Нулефер залилась слезами. — Я убила твою дочь. Я… я абадона… Моя душа отняла жизнь у твоей дочки, когда ей было два месяца. Я убила её!
— Ты моя дочь. Посмотри мне в глаза, Нулефер. Посмотри! — Ханна взяла руками Нулефер за обе щеки и повернула к себе. — Ты моя дочь. К чёрту всех этих абадон, ты моя дочь. Слышишь, Нулефер? Я тебя воспитала, я тебя ростила! Я ответственна за все твои неудачи, сомнения, за все твои страхи, которые преследовали тебя с детства. Я не сомневалась в том, что ты моя девочка, когда узнала из вестей правду о тебе. На мгновение я задумалась, что ты не моя? Нет и нет! Как ты, бедняжка, справишься с таким потрясением? Вот о чём я думала в эти минуты. Ты моя дочь, Нулефер Свалоу.
Нулефер ещё дрожала, пока Ханна обнимала её. Никогда мать и дочь не были так близки, чем в эту минуту, когда знали, что пусть по крови они и родные люди, но души их не связаны родством. Кому было нужно это родство? Ханна обнимала Нулефер и видела в ней свою малышку. Перед глазами проносилась новорожденная куколка, она взрослела, росла, превращалась в девушку, игрушки в руках сменялись ножами и револьверами. Но Нулефер перед Ханной оставалась той же девочкой, младшей дочерью.
— Уилл, я хочу и тебя обнять, — Ханна отпустила Нулефер и стиснула в объятиях удивлённого юношу. — Ты теперь же брат Нулефер?
— Да, мы брат и сестра.
— Будем с этого дня одной семьёй. Уилл, спасибо, что заботился о моей дочери и о своей сестре.
Они прошли в дом Твереев. Леокурт махнул рукой на лестницу, ведущую на верхние этажи замка.
— Нулефер, Уилл, я покажу вам ваши комнаты. Вы можете жить у нас столько, сколько хотите.
— Мама, ты живёшь у Твереев? — робко спросила Нулефер.
— Да, малеры Твереи дали мне приют, когда я бежала в Тенкуни. По всем законам меня должны были в Тенкуни взять под стражу, но к Твереям никто не пришёл за мной. Я даже могу гулять по Намириану, но Твереи не советуют мне выходить за пределы их дома — тенкунцы не тронут, а вот зенрутский шпион или наёмник запросто меня перенесёт в Зенрут или убьёт.
— Мы и тебе даём защиту, — сказал Леокурт. — Я перестал быть старейшиной, но оставил за собой право пинать тенкунские законы, которые сам же писал.
— Отец! — огрызнулся Аахен. — Надвигается страшное. Я не должен оставлять Онисея одного с людьми! Мне нельзя вообще покидать абадон! Они доверились мне, я и так не способен их защитить и уберечь, но я должен быть хотя бы рядом с ними. Верни меня в Броциль!
— И меня тоже. Цубасара моя мать, абадоны мой народ! — согласился с Аахеном Уилл.
— Верну, когда ты решишь, как хочешь разговаривать с Видономом. Ну, расскажи, сынок, как ты спасёшь абадон?
Как тут спасёшь. Если бы Аахен сам знал. Он ждал помощи от отца и матери, но их вид говорил, что таким желанием родители не обладают.
— Покажу мощь и ненависть Онисея. Только этот зверь сможешь остановить Видонома. Я попробую, попытаюсь убедить его или других старейшин словами. Мне нужны воины со «Встречи»! Они видели, на что способен разгневанный абадона! Видоном не понимает, что Онисей и другие ему не подчинятся? Генерал Гуран плохо подготовил доклад? Раньше я надеялся, что абадоны просто встанут задом к старейшинам. Но теперь, когда меня хотел убить человек Видонома, они сядут своим задом на старейшин и растопчут их. Стоит воздуховику вдохнуть и вся столица задохнётся! Отец, мама, я могу бежать только к вам за помощью. Остановите Видонома. Абадоны, хоть и не все, одна Цубасара, согласились стать защитой на наших кораблях. На войну вы их не убедите. Никак.
— Вопросы войны и мира решают старейшины. В нашей семьи их не осталось, — с укором произнёс Леокурт.
— Да, я дурак! Если бы знал, что этим кончится, ни за что бы не отказался от поста! Итак, сколько раз упрекнёшь меня?
— Сколько сочту нужным.
— Понятно, ты мне не помощник, — развернулся Аахен.
— Тенкуни защитит только старейшина. Её лидер, её предводитель. Я отошёл от дел и помочь тебе не смогу. Сын, дам лишь советы. Не зли Видонома. Не угрожай ему, твои угрозы обернутся против тебя. У меня осталась одна возможность изменить ход истории. Это свергнуть Видонома, используя все свои связи, и посадить на его место другого старейшину. Но что будет тогда? Очередной Зенрут? — Леокурт повернул взгляд на Нулефер. — Как, скажи, дальше начнём спрявлятся и собственной страной и с соседними державами, ждущими получить от нас магов? Свержением одного Видонома дело не закончится. Тех девятерых тоже придётся убрать, а за старейшинами-магами стоят их кланы. Ну-ну, переворот в Тенкуни или война в Зенруте? Спокойствие наших граждан или твои абадоны? Мы славились миром за нашей земле со времён свержения монархии. Больше ста лет не было даже убийства хотя бы одного правящего старейшины! Четыре лет нет войн! И ты нарушишь наш ход жизни? Я пытался поговорить с Видономом — он не слушал. Разговаривал с Эмбер — не слушала. Иди, поболтай с Видономом, но не шагни дальше разрешённого.
— Вы отпускаете Аахена? — подтянулся Уилл.
— Да, — улыбнулся Леокурт.
— Ну и зачем привёз меня домой? — проворчал разгневанный Аахен. — Свои нотации прочитал бы у Броциля.
— Я помогаю тебе. Сейчас, споря с Видоном перед воинами «Встречи», ты бы потерял всё уважение, которое заработал среди них за месяц. Выставил бы себя клоуном в лучшем случае, а то и пустил тень на их Братство, обвиняя в покушении Сарция. Я спасаю твою честь. Хочешь казаться правым — так выстави на посмешище кого-нибудь другого, а не себя. Кроме того, ты же хотел, чтобы Онисей разозлился и показал старейшинам, какую угрозу он представляет. Так пусть твой абадона позлится. Нулефер и её беглого братишку-раба тоже надо было поскорее забрать к себе, а то предъявит на них свои права министр Лендарский.
— Лендар, — поправил Уилл.
— Лендарский. Он стал графом.
— Господин Тверей, — Уилл помнил о правилах, как обязаны все называть старейшин Тенкуни. — Я родился абадоной. Могу я считаться гражданином Тенкуни, ведь Абадония это территория Тенкуни? Я хочу стать свободным человеком. В Тенкуни я пока никто, беглый раб и я даже боюсь, что однажды мне придётся сказать, что герцог Огастус поработил меня. Зенрут имеет все права вернуть меня обратно. Но вы можете сделать меня тенкунским гражданином и признать моё рабство в Зенруте недействительным?
Лицо Леокурта озарилось улыбкой.
— Могу. А смысл? Ты вернёшься в Зенрут и в твоей стране тебя даже если не как раба, то как преступника закуют в цепи и оденут ошейник.
— Уилл не вернётся в Зенрут! — вскочила Нулефер.
— Вернётся, — грозно сказал Леокурт. — Я читаю все его слова. Он намерен прямо сейчас встретиться с Лендарским. Уилла я отпускаю, как и Аахена. А ты останешься в моём доме. Слишком много бед от тебя. И не спорь со мной, твои мысли я тоже читаю. Как горячо твоё желание спасти абадон! Обожжёшься!
Уилл уже отпирал дверь, когда в его сознание ворвался голос Даитии, которая всё это время стояла за спиной мужа и молчаливо наблюдала за их перепалкой с Аахеном:
— «Урсула Фарар. Она хочет тебя видеть. Найдёшь её в пятом доме на Деревянной улице».
Уилл, не поворачивая голову на Датию, спросил:
— «Урсула в Тенкуни? Вы и ей помогли?»
— «Нет. Мы решили отыскать её любопытства ради. Она не подозревает, что за ней кто-то следит. Всё любопытства ради. Она хочет увидеть тебя. Навести её. Сама она не выйдет из своего укрытия. Будь с ней мягок, она сильно корит себя из-за юноши, за которым не уследила. Ты его знаешь. Какое из его имён тебе назвать?».
***
«Мы благословим солнце и его тепло милостиво согревающие нас, замёрзших, потерявшихся путников на дороге. Когда тепла становится много, мы проклинаем солнце и его опаляющий жар. Ждём ночи, ждём холодную мёртвую луну. Разуваемся, раздеваемся и подставляем обожжённое тело под мерцающий бесчувственный лик. Проходит час, затем второй, улыбка сменяется перекошенной гримасой отчаяния. Промозглое тело кутается в снятых недавно лохмотьях. День за днём, год за годом мы мечемся от тепла к холоду, когда его становится слишком много, и возвращаемся обратно. Нам нужно не тепло. Нет, глупцы! Мы нуждаемся в свете, чтобы оно освещало дорогу. Будь то солнечные острые лучи или мерцания унылой луны. К чёрту! Один хрен, наша дорога закончится могилой!»