На днях встречался с Люси. Могла бы ты представить, что она будет работать в кабаке? Я тоже не мог. Неосознанными стараниями Фредера Люси лишилась и дома, и хорошей работы. Она насторожена отнеслась к моему появлению, не верила долго, что я пришёл к ней по собственной воли увидеться с ней и поболтать. Уже и во мне Люси разглядывает врага, которого подослал к ней Фредер.
Я редко теперь бываю с Фредером в академии. В первяк мы с ним едет на учёбу, он остаётся, а я отправляюсь в штаб к абадонам, иногда нахожусь там до позднего вечера. Генералы обсуждают ход войны, Онисею не терпится сражаться. Как Лендарский намучался говорить ему, что не время ещё! Когда выкраиваю свободные часы, то иду к Цубасаре. У неё свой дом на ферме Афовийских. До мамы ехать совсем недалеко. Она живёт вместе с лошадьми, коровами, овцами и радуется такому соседству. У мамы есть поле, на котором она может бегать. Семья управляющего фермой не обделяет Цубасару вниманием, она обедает у них в доме. Но мама сильно скучает по мне. Куда я её заберу? В академию поселю с курсантами? В Центральный полк к Онисею я ни за что не отправлю её! Не хватало, чтобы Онисей заразил её своим ядом. Мама и без него ненавидит вечных людей. Я боюсь за неё. Озия проболтался мне, что в тот день, когда мы приплыли на Абадонию, Цубасара попросила обратить её в человека, если же с кем-то из абадон окажется в Зенруте. И ведь нас с тобой Цубасара лично о таком не просила. Абадоны иногда шепчут Онисею: «Что Цубасара?». Он отвечает им: «позже, позже». Как я боюсь за неё!
Сестра, у тебя было чувство, что всё изменилось, хотя внешне всё остаётся таким же? Мне кажется, что я веду другую жизнь. Кажется, моя милая мама Цубасара внезапно взорвётся. Онисей темнит. Ко всему и Фредер становится другим. Он пообещал пробудить на мне ошейник. «Ты выбрал путь раба. Значит, ты выбрал ошейник», — сказал он мне коротко, когда я вновь повторил попытку обсудить его слова. Я не стал с ним спорить, Фред тоже быстро сменил тему: ему также больно подставлять под удар нашу дружбу. Но он произнёс эти слова, их не вернуть. Я не могу уничтожить неприятный осадок, когда встречаюсь с Фредером.
Недавно Фред спросил у меня, кого я выберу: его или Тобиана? Он не дал мне ответить, сказал: «Выбирай Тобиан».
А я не успел сказать, что выбираю его брата.
Сегодня мы были во дворце Солнца. В комнате Фреда я взял в руки нашу общую карточку, созданную десять лет назад винамиатисом. Я, он, Тоб. Три обнимающихся дружных мальчика на одной карточке. Я вспомнил, как делалась эта карточка. Фред занял середину, а Тобиан спорил и лез с кулаками в драку, чтобы самому встать в центре. И меня осенило! Ещё девятилетним мальчиком Фредер хотел управлять людьми. Мы не замечали в силу нашей дружбы и глубокой любви, что он даёт нам знать: «Я главный. Вы принадлежите мне». Почему бы не дать любимому и единственному брату встать в центре, у всех на виду? Тоб чуть ли не плачет от досады. Этой карточкой Фредеру нужно было дать нам понять, что мы всегда останемся его маленькими и беззащитными друзьями. Сегодня я рассказал Фреду о своих подозрениях. Он мне и признался: «Всё верно. Я всегда видел тебя и Тобиана своими подопечными. Я считал себя вашим опекуном. Кто стоит в середине карточки или тенкунской фотографии? Глава семейства или домочадцы? Отдать своё место Тобиану значило для меня потерять старшинство над вами».
Мы шутим с Фредером как раньше, играем в непос или в мяч, смотрим сказы на стекле, обсуждаем разную ерунду, спорим, кто первым проскачет на чёрном жеребце Демоне. Фредер заявил, что хочет улучшить свои умения в сражении, и попросил меня тренировать его. Я нападаю на него: как маг водой, или кидаюсь как манар, он защищается или пытается напасть в ответ. «Представь, что хочешь меня убить! Нападай так, что за мою смерть тебя заплатят миллион аулимов!» — кричит мне Фредер. Ему недостаточно, что я разбиваю ему лицо в кровь, водой швыряю в стену как Ваксму Видонома. Фредер не видит во мне противника. Ему нужен не спарринг, а настоящий бой. Вчера я перестал испытывать сострадание к Фреду и напал на него как безжалостный убийца. Едва не сломал ему шею. После нашего боя Фредер заплакал от того, что он беспомощный манар. Мы учимся драться с ним почти каждый вечер в тренировочном зале академии, у меня уже не остаётся сил, ему всё мало. «Ещё полчаса», — говорит он. На часах уже полночь. «Против кого ты собрался воевать, почему ты так усиленно учится драться?» — спросил я. «Эмбер, Огастус, агенты Камерута, абадоны, рабовладельцы, сторонники моей матери, Марион. Тобиан, возненавидевший меня. Я ещё не всех перечислил», — ответил он.
Порой я ловлю себя на мысли, что ненавижу Фредера. Но каждый конечник он доказывает мне обратное. Я вижу Фредера на военных собраниях, на которых он задаётся главным вопросом, как избежать бессмысленных человеческих жертв при сражении абадон? Жертвы будут, коль хоть одна захудалая деревенька будет в радиусе тридцати миль от очага боя. Про судьбу военных вообще молчу. Фредер продолжает дело Тобиана. Следит, как устроились на воле выкупленные им рабы. Лично выслушивает жалобы невольников и поручает полиции разбираться сих господами. Не понимаю, как он находит силы на Центральный полк, на рабов, на наши тренировки, на подготовку к летним выпускным экзаменам! Ночью Фредер уже валится с ног, однако я ни разу не услышал, чтобы он сказал: «Я устал». Или для него такие простые слова — признание слабости? Не удивлюсь.
Нам не хватает Тобиана. И я, и Фредер, мы вспоминаем изредка прошлые дни, когда главным заводилой был он. Я бы оставался послушным рабом, Фредер лишь обещал что-то исправить в далёком будущем, если бы не Тобиан, который мог глубокой ночью закричать в винамиатис, поднять всех с постелей, чтобы полиция приняла под своё убежище избитую хозяином рабыню. Явиться в Загородный дворец с ребенком в рюкзаке? Пустяковое для Тобиана дело! Кем мы были, если не он?
В жизни каждого человека может угаснуть огонь. Но затем он разгорается вновь от столкновения с другим человеком. Для нас с Фредером это был Тобиан. Наш друг и брат. Дружба — простое явление на первый взгляд. Но её не легко объяснить. Её не изучить в школе за партой. Но если человек ничего не узнал о дружбе, он не узнал жизнь. Как сильно будет скрипеть дверь? Зависит от того, как ты её смазал. Насколько вкусным будет вино? Зависит от того, как усердно ты выдержал виноград. Сколько любви внутри друга? Зависит от того, сколько любви подаришь ты ему.
Тобиана нет с нами. Он воюет в Санпаве в прямом смысле слова, устраивая схватки с манаровскими полицейскими, под грады пуль пересекает с беженцами границу. Мы с Фредом чувствуем себя осиротевшими детьми. Я молчу, он не признается первым, но это правда: мы лишились части нашей маленькой семьи, дружной общины.
Нулефер, как я мог вернуться в Зенрут? Почему не убегаю, на мне нет ошейника! Ты наверняка спросишь, Нулефер. Я могу убежать. Могу забраться в трюм тенкунского корабля и вернуться к тебе. Могу бежать через санпавские границы. Могу. Могу.
И не хочу.
Я вернулся в Зенрут спасти от войны маму. И спас её. Хотел избавить от войны абадон. В этом пропала необходимость. Я пришёл к своему другу в надежде в далёком будущем осуществить свою мечту и стать офицером в составе лейб-гвардии. Моя мечта пока также нереальна, как и была. Бежать обратно в Тенкуни? Сколько это продлиться? Как долго я буду искать приют и чужую защиту? Как долго ловить мне на себе сочувствующие взгляды противников рабства или тенкунцев? Я хочу стать человеком. Раньше я имел право на человеческие мысли, как абадона, — раз в году или когда передо мной возникнет смерть или перед моим близким людям. Теперь я хоть что-то делаю сам. Борюсь со страхом, с преградами. Я наступаю. Я ещё раб. Моё рабство прописано на бумаге, которая хранится у Огастуса в шкафу. Я, может быть, и умру с этой бумагой. Но это будет моим поступком, моим решением. Моей попыткой стать тем, кем я хочу. Человеком. Сыном гордых абадон. Офицером.