— Это… лекарство для Бонтина. Он забыл у нас вчера его взять. Люси, я очень сильно тебя прошу, передай его Бону. Только никому ни слова, его хозяева не должны знать.
Бутылочка красиво сверкала на солнце, но жидкость своим видом вызывала тошноту. Люси спросила, чем болен Бон, но ответом послужило молчание. К дому подъехала карета с лошадьми, заказанная Элеонорой, отдав последние приказы Люси, женщина поспешила к Казокварам. Уже садясь в карету, Люси вспомнила, что забыла на столе бутылочку. Не слушая хозяйку, она забежала домой и прихватила с собой лекарство, чем заслужила злой взгляд госпожи.
Имения Казокваров находились в западной части Конории, поездка до них занимала часа два. Со слов Урсулы выходило, что Нормут Казоквар является одним из владельцев столичных шахт. Конория была бедна на сероземельник, в отличие от северных провинций, к которым принадлежали Рысь и Санпава, всего три шахты имела она — западную, центральную и восточную. По сути это была одна большая шахта, которую разделили три хозяина, восточная, самая близкая к центру города, принадлежала Казокварам.
Первые люди, которые показались гостье, когда карета подъехала к владениям, были рабы. Зоркий глаз Элеоноры сразу застыл на их одежде — домашние рабы ходили в яркой, красивой, идеально чистой одежде, но одежда была настолько легка, что невольники дрожали от холода, но они были счастливцами по сравнению с дворовыми рабами, чьи тела закрывали лохмотья, осенний холод жестоко морозил их босые ноги. Страх, робость, отрешённость — это сидело в глазах тех и других. Как только карета остановилась, рабы стали помогать женщине и её камеристке спуститься. В это время из громадного особняка выбежал мужчина. Он был не стар, всего сорок пять лет на вид, но голову покрывали редкие седые жиденькие волосинки. Мужчина имел густые брови, вывернутые губы и прямоугольное упитанное властное лицо, на котором застыло такое выражение, будто он унюхал что то неприятное под самым носом
— Посторонитесь, не смейте трогать госпожу своими грязными ручищами! — крикнул он хрипатым голосом рабам и наступил одному мальчишке на ногу. Ребёнок только стиснул зубы, но не вскрикнул.
— Добро пожаловать, фанеса Свалоу! — помог он женщине выйти из кареты. — Мой раб Бон говорил, что вы хотите навестить нашу семью. Давайте представлюсь — Нормут Казоквар. А это моя жена Фалита и младшие дети Азадер и Алекрип.
На пороге особняка стояла толстая женщина. Её лицо было грубое, мужикоподобное, с крупным носом и маленькими глазами в кучку. Волосы так сильно были зачёсаны назад, что казалось, будто бы она лыса, как и её муж. Верх её платья был зелёным, низ жёлтым, затем шёл розовый подол. К этой смешной женщине нежно прижимались двое прехорошеньких малышей, девочка пяти лет и трёхлетний мальчик. «Думаю, Тина с ними подружится», — подумала Элеонора.
— Приятно с вами познакомится, меня зовут Элеонора Свалоу, — отвесила она реверансом. — А это, если вам интересно — моя рабыня Люси.
Казоквары даже не посмотрели на Люси и жестом показали гостье — проходите в наш скромный дом.
— Господин Нормут, — вдруг подала голос Люси. — А где ваш Бонтин?
— В шахте, уважаемая, этот мерзавец, — проскрипел зубами Казоквар.
— Госпожа Элеонора, — обратилась Люси к хозяйке. — Можно мне навестить Бона?
— Нет, ты мне нужна здесь! — шикнула Элеонора.
— Пожалуйста, разрешите навестить Бона, — голос Люси стал твёрже. — Мне необходимо его увидеть. Это по просьбе фанесы Фарар…
Элеонора презрительно выдохнула и буркнула:
— Ладно, иди. Взяла тебя в Конорию на свою голову.
— Как же вы добры, фанеса, к своим рабам, — за спиной раздалась усмешка. Вальяжно, неспешно из-за угла особняка вышел мужчина. Только разглядев его, сердце Элеоноры отчаянно забилось. Это он! Молодой, лощённый, сильный, красивый, одетый со вкусом. Человек крутил на пальце верёвку, на которой болтался чёрный винамиатис. Так поступали многие хозяева — проделывали дырочку в коробочке, вставляли туда верёвку и одевали на шею, чтобы орудие подчинения не потерялось и всегда было при них. — Я бы на вашем месте, фанеса, — произнёс молодой мужчина, — пробудил бы винамиатис и вся строптивость у девчонки мигом исчезла.
Элеонора представила слова человека на деле и передёрнулась.
— В месте, откуда я родом, не принято издеваться над людьми.
— Но если этих людей другие люди создают с целью превратить в животных, а наша уважаемая конституция одобряет рабство, как самую ужасную жестокость, то почему бы и нет? — засмеялся он и взял руку Элеоноры. — Я Эван Казоквар.
Скрыв отвращение и позволив Эвану поцеловать её руку, Элеонора поклонилась и ему и сжала зубы. «Он идеально тебе подходит, выброси дурацкую мораль».
Крикнув что-то своему рабу, пнув его напоследок, Эван нежно взял под руку Элеонору и повёл её в дом.
Не теряя ни минуты, Люси отправилась в сторону шахт — там, по словам казокварских рабов, работал Бонтин. В животе Люси неспокойно ныло, она повидала много женихов Элеоноры, один не лучше другого, но этот… А что если у них всё пойдёт? Он же станет и её хозяином! Жестокий, мерзкий… И как с ним Бонтин живёт? Из тревожных раздумий Люси вывел девичий голос.
— Остановись, дура. А поздороваться с хозяевами?
Люси замерла. В стороне стояли двое, девочка-подросток, которая на вид была младше Люси на три года, и рослый юноша. Ребята были хорошо одеты, в красивых благородных лицах виднелись черты Нормута и Фалиты. Высокомерно они смотрели на Люси.
— Она не из нашего скота, Ромила, — впился в рабыню юноша. — Почему по земле Казокваров ходишь? Кто разрешил?
— Я к Бонтину.
Услышав имя раба, брат и сестра перекосились.
— Бонтин, Бонтин, — передразнил парень. — Далеко зашёл этот засранец, личные шлюхи уже ходят к нему.
Люси вскипела, но, увидев винамиатис на шее юноши, быстро взяла себя в руки. Её дело молча слушать, если она не желает боли.
— Меня к Бонтину послала моя госпожа, Элеонора Свалоу, чтобы я передала одну вещь, — соврала Люси. — Если вы сомневаетесь в моих словах спросите лично госпожу Элеонору, она с вашими родителями и дядей.
Парень махнул рукой, стоит столько сил тратить на какого-то раба? Девочка крикнула:
— Если отвлечёшь Бона от работы больше, чем на десять минут, час будет мучиться от ошейника. Так и передай ему.
Люси не ответила и только сильнее сжала кулаки.
Быстрым шагом, коим она передвигалась, до шахты было идти примерно полчаса. Жалкий облик жилищ рабов первым бросился в глаза. Убежище бездомной городской собаки где-то на помойке было и то лучше. Дома были построены из какой-то соломы, картона, гнилого дерева, прижались к земле, навалились друг на дружку. Возле них бродили полуголые дети. А ведь шёл последний месяц осени. Все взрослые мужчины и женщины, дети старше восьми лет были согнаны в шахты. Голоса надсмотрщиков, управляющих, прочих надзирателей ревели посильнее поезда на вокзале.
Раздался пронзительный крик женщины. Она лежала на земле, хватаясь руками за шею, и извивалась, как могла. Над ней стоял управляющий, с прижатым к винамиатису пальцем, ногами он колотил женщину.
— Сколько лишней соли в мой суп высыпала? Пять банок? Может, десять? Прекрати орать! Отвечай!
Рабы, опустив головы, смотрели на эту картину. Люси и сама встала как вкопанная, не зная, вмешаться на чужой земле в чужие разборки, или, склонив голову, пройти мимо. Крепкой ногой надсмотрщик заехал в лицо рабыни, послышался звук сломанного носа. Он замахнулся снова, как мимо него проскочил Бонтин и загородил женщину. Энергия от винамиатиса, которая была направлена в женщину, оказалась в ошейнике Бона. Он ойкнул от боли и едва не опустился на колени. Однако устоял. Бонтин не двигался и ждал, что предпримет управляющий. Мужчина выругался, въехал ногой в живот ему и крикнул:
— Иди работать, тварь!
Лицо Бонтина было всё перемазано в земле, как и одежда. Рабы унесли женщину, а юноша направился к шахте. В этот миг к нему подбежала Люси.