— Я тоже изъявляю желание быть в курсе происходящего в Санпаве от первого лица, — заявила Люси.
«Теперь мы свободные люди, — размышлял Тобиан в карете. — Я, Уиллард, Люси. Один Фредер связан цепями королевского долга». Если подумать, то недолго Уилл просидит без дела. Он хочет защищать Фреда, быть с ним везде, куда бы не направился король, стать его опорой и правой рукой. Уилл видел своё будущее с Фредером.» Ты замечательный, верный человек», — Тобиан искренне радовался за Уилла и Фреда. И за себя, что Уилл лишён обязанности охранять младшего близнеца. Тобиану претила сама мысль, что его друг будет ему служить. Фредер с рождения привык быть на вершине, но он в двенадцать лет оказался в другом мире, который изменил его представления о службе и дружбе.
«Я Тобиан. Тобиан. И я свободный человек.»
— Ваше Величество, — короля встречал премьер-министр. — Доклад по ночным событиям в Санпаве готов.
Санпава… Когда казалось, что весь мир против него, Санпава приняла его в свои объятия.
— Ваше Величество, — начал доклад Отлирский, заняв кресло в королевском кабинете напротив правителя и его брата, — вулкан близ Кодии, потушенный абадонами, снова пробудились. Даже сил абадон оказалось мало, чтобы навеки схоронить его под землёй.
— Людей в ближайших окрестностях Кодии эвакуировали? — нахмурился Фредер.
— Поблизости никого не было. Санпавский народ весь собрался в Хаше и Дренго. Из крупных городов только они и остались.
«Хаш, в котором родился мой отец. Дренго, в котором отец встретился с мамой». Тобиан вцепился в сиденье кресла, сжал зубы от досады. Провинция, приютившая его, погибает, а он сидит здесь на бархатных стулья. Люси внимательно слушала Отлирского, потирая руки от нетерпения, грудь тяжело поднималась. Тоже рвётся в Санпаву, тоже хочет подарить себя человечеству.
— Хаш и Дренго всех не прокормят… Сколько санпавских беженцев удалось сосчитать в других провинциях? — резко спросил Фредер.
— Тысячи, Ваше Величество, — произнёс Отлирский скорбным тоном. — Я уже распорядился о создании сети приютов в каждом значимом городе. Моё имение под Бэхром, имение моей супруги в Ларкской провинции отданы нуждающимся санпавцами. Ваше Величество, Ваше Высочество, фанеса Кэлиз, тысячи санпавцев бежали. Но десятки тысяч санпавцев, спасавшихся от политических гонений и от зверства абадон, за эти три дня вернулись на родину.
***
Нулефер видела перед собой лишь холодный камень, окон в её темнице не было. Маленькую камеру с подвесной на цепях кроватью освещала слабая бледная лампа. Стены были холодными, сырыми, порой казалось, что её заточили в глубокое подземелье, даже звуки снаружи не долетали до Нулефер. Охранники приносили еду с водой, не отвечая на её вопросы.
— Дайте хоть газету, — попросила на второй день Нулефер. — Что с Санпавой?
Но ей отказали даже в этой простой просьбе.
Она готовилась к худшему: к суду и последующей казни. Быть может, суда и вовсе не будет, скажут, что освободительница из Кровавого общества наложила на себя руки. Судить человека, остановившего зверя Онисея, не совсем правильно. Нулефер и не пыталась докричаться до охранников, не требовала к себе посетителей или защитника, не знала даже, будет ли он ей предоставлен.
Её сразило смирение. Будь что будет, такова судьба. Своим прошлым она заслужила любое наказание, которое для неё придумает Зенрут. Что кричать зря? Что бороться за своё освобождение? Она совершила непоправимое, и ничто не смягчит её вины. Жаль, напрасно хотела вернуться с абадонами на остров, увидеть их великое превращение в человека тридцать первого травника. Жаль, мечтала ещё раз войти в священные храмы и разгадать хотя бы одну загадку в библиотеке Агасфера. А ещё лелеяла надежды на будущее с Аахеном… Впереди не счастливая жизнь с любимым человеком, а встреча с наказанием. Возмездие пришло, как бы она раньше не стремилась его избежать.
Нулефер наслаждалась тьмой, представляла лица родных, окутанных дымкой. Суровый отец, встревоженная мама, горделивая сестра, смеющаяся племянница… Кого она увидит перед концом? С кем разрешат попрощаться? Тьма согревала, тьма становилась ближе света. Нулефер забывала, когда утро, когда ночь, даже перестала обращать внимания на визиты охранников. Желудок просил есть, и она ела. Но тело и разум молили об отдыхе. Нулефер всё время лежала на кровати и просто отдыхала от кошмаров в Санпаве, от смертей миллионов людей, чьи трупы стояли у неё перед глазами, будто их бросили ей в камеру. Отдыхала и от магии. Воспоминания о такой пронзающей силы, заточенной в санпавской земле, уже не вдохновляли, а сковывали усталостью. Нулефер посещали дурацкие мысли: если разрешат судьи, может быть, попросить абадон забрать у неё магию? Вечным людям в будущем её магия принесёт пользу, а ей на том свете уже ничего не пригодится.
Прикасаясь пальцами к телу, Нулефер чувствовала лишь боль. И её потрепали абадоны. Когда-нибудь боль пройдёт. Вся боль… Пока что Нулефер предпочитала лежать, изредка совершая прогулки по тесной камере. Но в такой ленивой жизни усталость не покидала её, заветный отдых не приходит. В голову врезались сотни миллионов жизней, прожитых тысячу лет назад. Нулефер была не одна, в её памяти навсегда поселились агасферовцы, а также все жившие с ним люди на момент гнева богов. Смерти и рождения детей, войны и примирения, калейдоскоп обрушившихся на неё тревог, печалей, радостей, любви, идей и озарений — было тяжело осмыслить даже одну чью-то жизнь, а Нулефер видела перед собой миллионы. Отрывки последнего дня прошлой эры не прекращающим огнём мелькали в сознании. Все страны того умершего мира, города, пустыни, леса и люди, люди, люди, которым не было конца и края. Нулефер узнала у Цубасары, как получить доступ к воспоминаниям предков. Но как отделить чужую память от своей она забыла спросить.
«Скорее бы со мной разобрались!» — она молила будущих палачей. Невозможно было переносить крики людей в миг, когда у них отняли магию, когда люди на всём свете почувствовали, что они не лучше немого зверя. Можно было бы улететь воспоминаниями в тихие края, смотреть свадьбы, любоваться нарядом невесты, изучать, что ели и пили люди тех племён. Но Нулефер тянула к себе отделяющаяся от материка Абадония. И Зенрут, поражённый восстанием рабов.
— Шестица прошла, — однажды грубо сказал ей охранник.
Шесть дней? Всего-то? Она думала, что годы.
Но этот короткий хмурый голос оказался таким живым, что вывел Нулефер из забвения. Она встала, взяла лампу и стала ходить по камере, не как раньше, путаясь в паутине воспоминаний, а зная, что видит перед собой настоящее. В верхнем углу, покрытом плесенью, Нулефер нашла старую надпись: «Родись, пляши, плачь и умирай». Видно, оставленная приговорённым к смерти. Кем? Имя бесследно исчезло из истории и памяти.
Тысячи лет существования человечества, миллиарды жизней, навсегда преданных забвению, отчаянные попытки прийти к пониманию вечного, тайного, сознательного, великие подвиги ради изменения бытия заканчивались одним — смертью. Все поиски человека не имели ни малейшего значения и смысла рядом с вечностью. Миллионы осколков памяти в голове Нулефер говорили, что их носители ещё живы, пока существуют абадоны.
«Я умру? А что будет с тайнами Абадонии?» — задумалась она.
Нулефер одна из двоих вечных людей, кто может входить в запретные храмы, она может читать древние тексты, хранящие непостижимые тайны, она может понимать абадон, запертых разумом тысячу лет назад, она может видеть жизнь предков.
«Я должна сдаться?» — Нулефер устремила взгляд в темноту, на образы столпившихся возле императорского дворца зенрутчан.
И отчаянно захотелось жить.
Нулефер набросилась на тарелку с кашей, залпом осушила стакан с водой, тут же налила из кувшина второй. Глаза намокли, брызнули слёзы. «Что делать? Как выбираться? — замелькали первые мысли о борьбе за свою жизнь. — Меня ждёт Аахен! Меня ждёт Абадония!» Надо потребовать привести к ней адвоката, попытаться связаться с Аахеном Твереем, дать понять, что Цубасара вновь устроит светопреставление, если тронут её дочь.
Но голос подсказывал, если бы Зенрут и его новый король боялись Цубасару и будущего свёкра Нулефер, Леокурта Тверея, её бы не заточили в Пинийскую крепость, в сырую заброшенную камеру.