— Когда намечаете свадьбу? — спросила довольная Даития.
— Поженимся возле храма в Абадонии! — закричал Аахен.
— Нет, — возразила Нулефер, — после возвращения в Тенкуни. Я хочу, чтобы на нашей свадьбе была моя подруга Люси, брат Уилл и… если захотят… папа с Норой.
Улыбка исчезла. Прошёл год, как родные отреклись от неё. Дадут ли отец с сестрой ей второй шанс? Нулефер бы явилась к ним, поговорила, но дорога в Зенрут закрыта. Тайно она виделась с Уиллом и Люси, но то брат и близкая подруга. А Нора может и сдать её полиции. Второй раз Фредер не помилует её… И отец, кто знает, как он примет дочь?
— Я поговорю с Норой и Оделлом по винамиатису, — сказала Ханна. — Отец тебя любит. Знай, он любит тебя.
Нулефер знала. Ведь он убил человека ради той, от которой громко отрёкся. И спас ей жизнь.
Она зябко прижалась к маме, вспоминая тот день и своих прошлых братьев, соратников, членов Кровавого общества. Вчера казнили Карла Жадиса. Суд прошёл над ним очень быстро, в условиях военного времени Карлу запретили подавать на апелляцию. Приговор исполнили на следующий день. Казнь. Карл так надеялся на огромную публику, на освещение его смерти в сотнях газетах и по стеклу на весь мир. Но Карла казнили тихо во дворе Пинийской крепости. Свидетелями его ухода были только солдаты-стражники, врач, подтверждающий факт смерти, и прокурор. Ему не дали даже сказать прощальное слово. Карл умер молча, забытый всеми поклонниками. Похоронили его в общей могиле с бродягами.
Когда никого не было рядом, Нулефер поплакала над его судьбой, поплакала и над Тимером Каньете, чьё растерзанное тело нашли в трущобах Зенрута. Всё же они были её друзьями, она делила с ними кров и пищу, а Тимера даже немного любила как своего учителя. Нулефер не верила в божественное происхождение Тимера и в его предначертание быть пророком, но ей нравился мистический дух и невероятная энергия, исходящие из Тимера. Хотелось идти за ним до конца жизни и величать хоть самим богом, если он попросит. «Он должен был погибнуть достойной смертью», — плакала Нулефер. Никому, даже Аахену, она не рассказывала о своей скорби.
Сердце разрывалось болью от противоречий. Её друг мучительно погиб, но Зенрут теперь спасён. Зенрут спасён. От таких чудовищ, как она.
Аахен стиснул Нулефер в поцелуе, разжал губы и таинственно произнёс:
— Хорошо, поженимся в Намириане, затем вернёмся на остров. Наш первенец будет зачат на Абадонии. Я хочу проверить, как скажется магия острова на ребёнке от простого мага и полуабадонки.
— Я не готова к детям и ещё несовершеннолетняя, — возмутилась Нулефер. — Я хочу подождать несколько лет.
— Второй наш ребёнок будет зачат на манаровской земле. Интересно, достанется ему магия как при переселении души? — Аахен не слышал Нулефер и закрыл глаза, погрузившись в мечты. — А третьего создать можно уже в Тенкуни.
Нулефер оттолкнула его.
— Ты безумец! Маньяк!
Леокурт положил руки на плечи Нулефер.
— Будущая невестка, я предупреждал тебя, что мой сын неисправим.
Ханна с вызовом взглянула на главу Магического братства.
— Моя дочь неисправимее, дорогой сват.
— И поэтому мы вдвоём посвятим жизни Абадонии, — сказала Нулефер.
Ей часто попадались безумцы. Но безумец Аахен оказался самым родным.
— Аахен, пошли в парк, к рододендронам, — попросила Нулефер. — Это наши цветы, которые даже в лютую зиму остаются зелёными.
Он кивнул, соглашаясь. Как только они взялись за руки и побрели с пляжа, пустоглазы издали визг, всполошились и кинулись за своим старейшиной. Верещащие, воющие, рычащие, они обгоняли друг друга, вырывались вперёд Нулефер и Аахена, но то и дело оглядывались назад: а старейшина идёт за ними? Даже Мегуна и Хелез признавали превосходство Аахена на чужой земле, на которой они только гости, бывшие пленники.
Нулефер обернулась, посмотреть на маму и Леокурта, попрощаться с ними глазами, и увидела Тивая, подошедшего к главе братства. Леокурт, держа Джаю, по-дружески похлопал его плечо и сказал:
— Подполковник, вы в самом деле видите свой дом вдали от родной страны? Вдали от человечества?!
Тивай приложил ладонь ко лбу, будто он всё ещё находится на службе в манаровском государстве, и хрипло ответил:
— Да, господин Тверей!
— Вольно, подполковник. Вольно. Я хочу знать, почему ты выбрал своим домом Абадонию? Ты был хорошим телохранителем, блестящим воином. Ты смог убить абадону. Манаровские страны отдадут целую казну, чтобы обладать таким великолепным воином.
Тивай расслабился, почесал пёрышки Джаи.
— Господин Тверей, дом это громко сказано. Я не покидаю Тенкуни, я люблю всем сердцем нашу страну, здесь живут мои родители, братья и сёстры, племянники, друзья, побратимы. Но я хочу пожить человеком. Простым, слабым человеком, для которого природа это мать, земля это мать, любая жизнь — сестра. Я долго воевал, убивал, защищал не тех людей. Я истосковался по покою. Абадония застряла во времени, нет ни прошлого, ни будущего. Одна мистическая тишина и существа, для которых не имеет значение твоя личность, подвиги и поражения. Природа победила меня. Я хочу раствориться в ней, стать её частью.
Тивай полуобернулся на горизонт. Вода пенилась, ударяясь об берег, толстые лучи солнца грели блестящую лазурь, крохотные лодочки рыбаков и подходящее к причалу большое пассажирское судно. Он закрыл глаза, подставляя лицо тёплому солёному ветру. Песчаные рука и нога рассыпались, Тивай упал на колено и, улыбаясь по уши, взял в руку горстку земли.
— Я вернусь в Тенкуни к родным мне людям, когда осознаю, что я освободился от бремени воина.
— Пошли, — Аахен дёрнул Нулефер за руку, — не будет им мешать.
Нулефер не могла отвернуться от счастливого, блаженного лица Тивая. В его жесте, которым он гладил землю и траву было столько отчаянной нежности, что она умилялась, сердце начинало громко постукивать. Тивай Милгус, вечный воин, странник, искатель, непримиримый борец, наконец-то обрёл спокойствие. Невозможная роскошь в дико меняющемся, вечно спешащем за горизонт человеческом мире.
***
Геровальд неспокойно шёл в свой кабинет, голова была занята мыслями о предстоящей разлуке с Сальварой. Момент, когда он должен отпустить домой друга, наступил. Сквозь окна струился утренний солнечный свет, предвещая начало нового дня, со двора доносился задорный шум. Но Геровальд слышал лишь слова старика, отдающие набатом.
«Верни зверя домой»
«Возвращаю», — безрадостно отвечал регент.
Подойдя к кабинету, он замер. Дверь была чуточку приоткрыта, веяло горячими пирожками. Геровальд запрещал всем находиться в королевском кабинете в его отсутствие. Кто нарушил приказ регента, да ещё явился с едой? Геровальд со скрипом провёл ногтями по дверной ручке, давая виновнику возможность образумиться и выйти наружу. Но внутри не раздалось ни звука. Он пригляделся. Ни души. Пирожков тоже не видно через узкую щель.
Геровальд рывком отворил дверь. И стремительно отскочил назад. Ещё бы миг, и на его голову упала бы коробочка с разноцветными мелкими бумажками.
— Кто посмел? — гневно воскликнул король-регент.
Детский смех и пустоглазий визг тут же выдали нарушителей. Сальвара, подворачивая переднюю лапу, вышел из-за угла, на его спине восседал Сиджед, заливаясь заразительным смехом. Геровальд попытался нахмуриться, но дрогнул в улыбке. Взъерошив гриву Сальваре, он обратился к сыну с укором.
— Что это за шалости, Ваше Величество?! Кто вас научил такому безобразному поведению?!
— Дядя Джей. Добро утро, папа, — ответил маленький король.
— Не сносить дяде Джею головы, — пробурчал Геровальд, сладко вспоминая, как в он учил младшего брата этой же шалости.
— Папа, что ты сказал? — спросил Сиджед, поглаживая мирно стоящего Сальвару.
— Вспоминал своё детство, — громко ответил Геровальд.
Морда Сальвара исказилась звериной улыбкой. Он снова завизжал, рука дотронулась до красного жилета Геровальда, одетого поверх чёрной рубахи. «Поиграем?» — призывал пустоглаз.