«Это тяжелее, чем казалось». Нулефер Свалоу рассказала о глубокой привязанности сестры к Живчику, как та пестовала, как возилась, как общалась с псом будто с человеком. «Она вам не отдаст Живчика», — пригрозила Нулефер на другом конце стекла. Помнится, Элеонора брезгливо фыркала, когда пёс мирно дремал, растянувшись на полу. Вдали от глаз Джексона бурчала, что Живчика нужно выставить вон, а то и пристрелить, чтобы своим мерзким видом не пугал людей. Джексону до сих пор не верилось, что его пса приютила именно Элеонора.
— Почему, фанеса? — Джексон разыграл наивность и всплеснул руками. Злющая женщина, давно он таких не видел. Вот и проверит остроту языку, вспомнит былое.
— Потому что вы его бросили, предали! А я спасла ему жизнь! Это моя собака!
Джексон рассмеялся.
— Не бросил, а меня арестовали. Не ваша собака, а моя. Это подтвердят многочисленные свидетели, что пять лет он был моим псом, пока меня не посадили в Пинийскую крепость. А за спасённую жизнь Живчику я всё ещё хочу вас отблагодарить. Эх, Элеонора, не злитесь, на вас же дети смотрят. Их у вас теперь двое. Младший сын принадлежит роду известных на всю страну рабовладельцев, а отец старшей дочери кто, напомните? Донор на заводе по выращиванию рабов?
— Какое это отношение имеет к нашему обсуждению? — спросила Элеонора.
— Мать заботится о детях, а не о собаках, когда разводится с мужем.
— Мои дети защищены! И не смейте про них говорить! — задыхаясь, выдавила Элеонора.
— Не нужны мне ваши дети. Приведите Живчика, я расплачусь с вами за заботу о нём деньгами или, коль не хотите денег, добрым словом и уйду. Почему мы ругаемся, Элеонора? Я брат Живчику, вы сестра. Мы, выходит, семья.
— Мне думалось, человек, прошедший пытки, научится держать язык за зубами.
Джексона пронял холодный страх, который сжал сердце, горло, почудилось, что в исполосованную спину снова врываются острыми ножами и плетями. Элеонора заметила его мелкую дрожь и громко хмыкнула.
— А вы не обучаемы. Джексон, я понимаю вашу любовь к Живчику, но вы потеряли своего пса. Надо было думать о его судьбе до восстания Эйдина. Вы могли позаботиться о нем, отдать друзьям, с Идо Тенриком переправить его в Тенкуни к родственникам. Вы могли найти Живчику кров, где он дождался бы вас. Но вы поступили как бездушная мамаша, бросающая младенца на дороге. Вы не достойны Живчика. Я его не отдам.
Джексон пожал плечами:
— Я был слишком самоуверен в себе и в своей победе.
— Пожинайте её плоды.
— Элеонора, приведите Живчика, — стиснув кулаки, настойчиво потребовал он.
— Нет.
— Почему же вы бьётесь за него? На вас непохоже, чтобы вы привязывались к мерзкой псине. Так вы его называли.
В дверь постучались и заглянули.
— Нужна помощь? — обеспокоенно спросил Эван.
Джексон улыбнулся.
— Нет, мы справимся. Но спасибо за помощь.
Когда дверь закрылась, Джексон повторил вопрос.
— Элеонора, зачем вам нужен мой Живчик? Какова причина вашей привязанности к нему?
— Я его полюбила. Представляете, на такое я способна, — Элеонора взяла связанную кипу бумаг и резким движением положила в чемодан.
Джексон усмехнулся:
— Не рассказывайте басни. Я видел столько обмана, что себе перестал доверять. Не врите, Элеонора. Вы могли полюбить моего пса, но держитесь за него не из-за любви.
— Фанин Марион, вас много лет назад как-то истерзал медведь, но вы не уяснили урок. Тимбер Рэдликс тоже был плохим учителем?
Его снова окатили как из ведра. Горло схватили с яростной силой, язык онемел, в глазах засверкало. Он вновь оказался в тёмных застенках наедине с Рэдликсом и Огастусом. Джексон сжался, отскочил назад. Элеонора взирала на него с тем же чудовищным желанием, которое он читал в глазах своих тюремщиков.
— Когда я узнала из газет о вашей трагичной судьбе, — улыбнувшись, она продолжила, — я взялась за ваше прошлое. Тимбер Рэдликс, он много рассказал мне после нашего знакомства. Мы не один день провели в ресторанах, в парке, я даже была у него в гостях. Он рассказал о вашей напускной браваде в те дни, когда вы верили, что Эмбер помилует и отпустит вас, о ваших спектаклях, достойных театральной награды, в которых вы жаловались, что умираете с голоду и жажды — вам сегодня не принесли заморского вина. А потом день за днём от вашей самоуверенности отбивали кусочки.
Джексон ворохнулся. Сердце заколотилось с невероятной силой, готовясь разорвать грудную клетку и выпрыгнуть наружу. «Молчи! Молчи!»
— Нападать на одинокую женщину, разводящуюся с мужем, вы умелец! Отбирать у неё последнего друга вы тоже можете! Где же пряталась ваша храбрость, когда вы были в тюремных застенках? Почему оговорили себя и твердили своим мучителям, что именно вы убили принца Тобиана? Какой-то месяц превратил язвительного Джексона Мариона в жалкого узника, бормочущего оговор на себя!
«Молчи! Молчи!»
— «Прошу! Не трогайте меня! Я не виноват!» Джексон, что вы дрожите? Не смогли победить свои страхи и кошмары?
Она шла на Джексона, он отпрянул назад, столкнулся со стеной. «Эван, помогите!» На него смотрели пылающие огнём глаза, в уголках алых губ скопилась слюна, Элеонора взяла кочергу и направила на Джексона. Помнится, её мать кочергой забила офицеров, защищая Нулефер.
— Какой из вас правитель Санпавы, какой хозяин для Живчика, если вы дрожите от воспоминаний? Я не отдам вам пса! Уходите или мы с вами снова вспомним те славные денёчки, когда санпавский вождь как последний раб молил о пощаде.
Джексон чувствовал себя мышью, попавшей в мышеловку. В горле саднило, хотелось кашлять, слова Элеоноры оттиснулись в памяти, вызывая страхи, которые он так и не смог похоронить даже после куда более страшной резни в Хаше и атаки абадонских дьяволов. Тело охватила животная паника, липкий страх пополз по спине, завыли болью все шрамы, даже медвежьи.
— С чего начнём, уважаемый? — спросила Элеонора.
Джексон взялся за дверную ручку. Нужно бежать, кричал пробуждённый узник Пинийской крепости, нужно спасаться! Беги, оставь ей Живчика, беги!
Он пришёл за своим Живчиком, за своим сыном и братом. Джексон зажмурил глаза и вздохнул. Страх поглощает разум, страх убивает человека изнутри. Преодолеть страх можно встретившись с ним лицо к лицу. Вот оно, одно из чудовищ, ломающее его жизнь, впивающееся в самое сердце, причиняя нестерпимую боль. Джексон, стоя с закрытыми глазами, дышал, прогоняя прочь страх. Элеонора пела о его страданиях, о его боли, её голос неразборчивым шумом скользил по ушам. Постепенно ватные ноги восстанавливали твёрдость, сердце переставало стучать с бешеным безумием.
— Живчик! Живчик! Живчик, иди ко мне!
Джексон отворил дверь и закричал.
— Живчик!
Оставив дверь открытой, он сжал Элеонору за руку.
— Вы так и не сказали, почему вам нужен мой пёс.
Оглушительный лай не заставил себя ждать. Живчик снёс с ног Эвана, прыгнул на Джексона, едва не повалив старого хозяина. Он задыхался от восторга, лаял и выл одновременно, лизал лицо, шею, руки, волосы, кусал за нос.
— Джексон! Джексон! Брат! — Живчик заливался пронзительным лаем. — Брат! Брат!
Пёс не знал, что делать с такой свалившейся радостью. Он бегал вокруг себя, вокруг Джексона и Элеоноры, снова прыгал на него, лизал и подставлял белую спину под ласковую руку. Джексон плакал, но уже от несказанного счастья, в которое верил с трудом. Его пёс, его сын, наконец-то с ним. Закончилась пора их тяжёлой разлуки.
— Элеонора! Мой Джексон здесь! Мой Джексон! — кричал Живчик хозяйке.
В глазах Элеоноры застыла ядовитая зависть, глаза намокли, кочерга постукивала об пол.
— Я его забираю. Это мой пёс, — уверенно заявил Джексон. — Моё дитя.
Поднявшийся на ноги Эван, потирая ушибленную спину, кивнул ему.
— Пожалуйста, не забирайте! — с губ Элеоноры слетела мольба. — Я без него не смогу жить!
— Элеонора, у тебя есть дочь и сын, — Эван встрял в разговор, — а это невоспитанная псина.
— Фанин Казоквар, спасибо, что напомнили про дочь, — таинственно сказал Джексон, — теперь снова оставьте нас на пять минуточек.
— Не трогай моих детей! — взывала Элеонора.
Он позвал Живчика в кабинет и закрыл дверь. Рот растянулся в загадочной усмешке. Джексон прошёл к окну, Живчик не отставал от нег и тёрся спиной и головой об ноги.