«Это теперь и мой дом», — Тобиан смотрел на многолюдный страждущий Хаш с отцовской нежностью. Город, как и человека, если любишь, то принимаешь со всеми недостатками.
Хаш разрастался. Там, где раньше начиналось унылое безлюдье, заросли трав, ныне стоял палаточный городок беженцев. Магический свет уже угасал на земле, чётче были видны ямы и кратеры, перекроенная и перепаханная равнина. Но, пролетая над полями сражения, Тобиан, как в первый день появления в Санпаве после битвы, ощущал невероятную силу, пронзающую его тело. Хоть расправляй крылья и пари как птица.
Но вместе крыльев у него был самокат, а магическую мощь придавало собственное имя, которое он так долго искал. Тобиан влетал в песчаную бурю, любовался ниточками строящихся дорог, кружился над спящим хрустальным озером, созданным покаявшимися абадонами. Сквозь толстые серые облака проглядывало летнее солнца.
— Свобода! — кричал он, мчась над обилием полей и равнин, дотрагиваясь до редких деревьев, падая к низменным илистым болотам и вновь взмывая вверх.
Тобиан был убеждён, про его новую жизнь нельзя будет сказать, что она началась с чистого листа. Он лишь продолжает долгий тернистый путь, на который однажды взошёл, восстав против вековых устоев Зенрута.
И он не один. За стенами дома его ждут Люси и маленький Майк, из дворца Солнца улыбаются Фредер и Уиллард. С ним Джексон Марион, вождь, соратник и друг. А также миллионы санпавчан, нуждающихся в доме, миллионы рабов, которых предстоит познакомить со свободой.
«Для чего я создан?» — задавался Тобиан раньше вопросом, чувствуя себя лишним человеком в мире, рождённым по какой-то глупой ошибке или из-за унизительной насмешки богов
Теперь он не задумывался, а просто летел. Южный ветер гнал белые облака, небеса очищались и голубели. Тобиан взмывал к этой манящей синеве, полёт с ним разделяли быстрые ширококрылые птицы. Когда он спускался вниз, то видел в расщелинах, оставленных абадонами, тонкие зелёные ростки, выкарабкивающиеся из чёрного песка.
Санпава возродится и будет ещё краше. Она покроется ковром луговых трав, окрасит реки в голубой цвет, густой лес взрастёт на равнинах. Вон как восхитительно зеленеют осока и тростник на болоте! Тобиан верил в Санпаву, верил в кропотливый труд и широкую душу каждого жителя этой сплочённой земли. Своё сердце он тоже поднесёт ей. Ибо Санпава — место, в котором он обрёл свой путь.
Дом не там, где родился. А там, где вдыхаешь свободу, где чувствуешь себя живым.
========== Эпилог ==========
Оловянный заяц неподвижно сидел на столе, свесив ножки. В лапках чемодан и трость, на голове высокий цилиндр, заяц улыбался и голубыми глазами смотрел на Нулефер. Она держала перед ним ладошки с чёрной санпавской землёй, пробуждая магию.
Глаза закрыты, дыхание медленное, она полностью сосредоточена на горстке земли и на зайце, который должен пойти. Пальцы ловят тонкое дуновение магии, человеческий разум даёт направление энергии — вставай, иди. Её собственная магия сливается со спящей, древней, стучит по ней, бьёт. Но магия земли, словно выдернутый из летаргического сна страдалец, не понимает, что от неё хотят. Нулефер видит перед собой хаотичные волны, линии, кожей ощущает ветер, пальцы щупают землю, выводя закованную в ней силу из транса. Со лба течёт пот, но Нулефер не чувствует, она слита воедино с маленькой кучкой земли. Руки светятся, почва шевелится. На ином, незримом глазу уровне Нулефер рисует образ зайца, создаёт каждое его движение, показывает мыслями, что нужно делать. Вода в стакане колышется, принимая участие во встрече мага и земли, наделённой силой Онисея.
Руки начинают дрожать, их пронзает боль, по телу разносятся неприятные ощущения. Нулефер сквозь закрытые глаза видит, как комочки земли слипаются, образуя маленький шарик. Зудящими пальцами она сжимает землю в кулак, закрепляет комок уже не магической, а человеческой силой и кладёт его в маленькое отверстие в спинке зайца.
— Вставай. Иди, — отдала Нулефер команду.
Оловянный заяц поднялся, развернулся и зашагал важной походкой, постукивая тростью по столу.
— Игрушка успешно заведена! Смотри, Юрсан, как ходит зайчик!
В детской кроватке лепетал семимесячный малыш. Как только мама показала ему зверюшку, перебирающую ногами, он затряс руками и потянулся к игрушке. Нулефер поставила перед ним зайца, и тот зашагал. Но три шага, и зайчик оказался во рту у младенца.
— Нет, Юрсан, — улыбнулась Нулефер, — его нельзя есть. Видишь кармашек на спинке у зайчика? В нём спрятана ценная магия.
Юрсан засмеялся и прижался к маме. Нулефер под улыбкой прятала усталость и учащённо дышала. Что камень сероземельник, что обычная санпавская земля отнимали у магов много сил. Малыш гугукал, тянул руку к окну.
— Хочешь увидеть папу? Так, а где наш папа? Чем он занят? — Нулефер поцеловала сына в щёку.
Забравшись вместе с Юрсаном на широкий подоконник, она распахнула окно.
— Помаши папе, — Нулефер замахала ручкой Юрсана, который, не затихая, что-то талдычил на своём языке.
Под окнами раскинулся дивный сад из лип, каштанов, дубов, привычными с детствами розами, гладиолусами, георгинами, хризантемами и необычными, редкими растениями. Пожилой садовник поливал георгины, а Аахен склонился над рододендроном, осматривал розовые цветки на повреждения и ласково шептался с кустом. Нулефер улыбнулась от умиления. Рододендрон, это был их любимый куст, благодаря которому они однажды признались в любви. Сад Твереев был засажен кустами и небольшими деревьями рододендрона.
— Что папа делает? — ласково повернулась к Юрсану Нулефер. — Папа отдыхает со своими друзьями.
«Которых так давно не видел», — сказала про себя. Они с Аахеном вернулись с Абадонии две шестицы назад, прожив там больше десяти месяцев. На Абадонии родился первенец. Аахен, разумеется, на протяжении этих месяцев несколько раз покидал остров, чтобы обменяться с Тенкуни пустоглазами, но спустя короткий срок обязательно возвращался в свой новый дом. Аахена украшала длинная густая борода, по привычке он был одет в рабочие рубаху со штанами, нацепил длинные сапоги, при себе имел палку, будто собирался пробираться по неосвоенным землям.
Злые языки говорили, что Аахен одичал на Абадонии за семь лет, даже пустоглазы смотрят на него как на сородича, а тридцать первого травника абадоны дерутся между собой за право поговорить с Аахеном наедине. Но Нулефер знала, что это не так. На острове Тверей был чутким и отзывчивым руководителем для целой команды исследователей. А каким заботливым мужем и отцом был Аахен, Нулефер не могла передать. Что до его хмурости и суровости, таким и должен был старейшина древнего заколдованного народа. Абадоны слушались Тверея, почитали его, тенкунцы не оспаривали его решение, когда Аахен заявлял, что на сей раз отправляет с новым кораблём меньшее число пустоглазом. От его воли зависело, кто из людей увидит память предков. Аахена встречали по одежде, провожали по уважению абадон.
«Сын своего отца», — хотелось иногда сказать Нулефер. Долгое правление Леокурта Тверея ещё больше заставило весь мир трепетать перед Тенкуни, Аахен с абадонами присмирил последних храбрецов. С побеждённым Чёрным океаном Тенкуни избавилась от последнего препятствия — стихии, и смело направилась покорять северные страны через торговлю своими магами и новыми изобретениями. Приближающий к порту корабль со свирепым пустоглазом, таящим в себе смертельного абадону, кому угодно внушал страх. Сдался Камерут, сломленный Рёвом, он отменил свои пошлины взамен на двадцатую часть прощённых долгов. И то хорошо! Тенкуни теперь даже не переходила черту Чёрного океана, направляясь на север, а шла через воды Линского моря вблизи Камерута.
«Юрсан, — пел внуку колыбельную Леокурт Тверей, — ты родился в великой стране, твой отец великий человек, твоя мама одолела абадонского кумрафета. Помни свои корни и гордись ими».
— Да, мы великие, мы очень великие, — негромко произнесла Нулефер, подавив смех, наблюдая, как Аахен неуклюже отмахивается от комаров. Кровососущие твари тревожили и её саму, но она отгоняла насекомых от гугукающего сына, забывая про себя. — Юрсан, мы обычные люди. Когда-нибудь ты это поймёшь, а пока просто живи, мой сынок.