Первой поднялась Люси, за ней Уилл, Нулефер и Аахен заплатили за обед и поспешили к друзьям. На всякий случай под коляской Юрсана была вода, чтобы мигом защитить мальчика. Аахен держал руку возле винамиатиса, связывающего с проходящим. В каком направлении побежал Тобиан, они узнали от тенкунцев. Выскакивающий стремительно из кабака юноша привлёк внимания некоторых любопытных.
Тобиана нашли на соседней улице, в небольшом скверике. Он, поставив руки в боки, стоял возле трёх мальчишек лет десяти-двенадцати. Страшная косматая собака, жалостливо опустив голову, пряталась за спину самого высокого мальчика.
— Вы думали, что ограбите меня? Вы, наивные, верили, что поживитесь моими деньгами? — строго выговаривал Тобиан.
— Простите, — едва слышно отвечали мальчишки.
Одеты они были в красивые, приятно скроенные костюмчики из шерсти и шёлка, упитанные, даже малость толстоватые. Едва ли похожи на воришек, натаскивающим собаку на кошельки состоятельных людей, чтобы потом поесть, утоляя голод.
— Итак, что произошло? — Уилл потребовал объяснений, перейдя на тенкунский язык.
— Эта шайка решила ограбить меня! Вот же гады! — разразился Тобиан.
— Вы сейчас попытались ограбить зенрутского принца Тобиана! — хмыкнул Уилл.
— Зенрутского принца Тобиана?! — не веря закричали ребята. — Того самого? Тобиана Самозванного?
Мальчишки виновато глядели на Тобиана. Но один из них повернулся в сторону друзей принца, и лицо исказилось ужасом.
— Это Аахен Маньяк! Аахен безумный! Старейшина пустоглазов! Это Тверей!
Дрожь пронзила детей.
— Да, я. И теперь я вас съем, — с чувством ответил Аахен.
Дети захотели бежать, но один мальчишка был остановлен рукой Тобиана, два других и собака водой Уилла. Мальчики заплакали, сжали руки:
— Простите! Сдайте нас полиции!
Тобиан повернулся к друзьям, явно прося совета, в глазах пронеслась жалость. Какие же байки рассказывают тут в Тенкуни про Аахена Тверея, коли дети принимают безобидную шутку к сердцу.
— Прощаю, — буркнул он. — Сам пробовал искусство карманника, только к помощи дрессированных собак не прибегал. Кара есть. Прощаю, ребята.
Оливер, освободившись от руки Люси, проскользнул к отцу.
— Папа, мы идём на конюшню? К волшебным лошадкам?
— Вы не лжёте? Это дрессированная собака, не ваш приятель превращатель? — сердито спросил Тобиан.
— Нет! Нет! — закричали ребята.
— Точно правду говорите? — упрямо переспросил Тобиан.
— Не врём, клянёмся богами!
В глазах Тобиана вспыхнул недавний азарт.
— Дайте собаку! И поводок! — повелел он, — не бойтесь, я плохого не сделаю! А ну-ка, Оливер, тебе нужна волшебная лошадка?
— Да, папа! — Оливер запрыгал на месте.
— Вот тебе лошадка!
Тобиан быстро оказался у коляски с Юрсаном, вытащил младенца, передал его Аахену, также быстро прикатил коляску к собаке, обмотал поводок на ручку коляски и посадил Оливера.
— Сломаешь! — закричала Нулефер. — И Оливера поранишь!
Тобиан поднял над головой кошелёк, закрутил, дождался, когда собака залает, и кинул со всей силы. Лошадиная собака погналась, коляска помчалась за ней, только и были слышны крики восторженного Оливера.
— Упадёт малыш! — возмущался Уилл.
— Напугается, — проговорил Аахен.
Кошелёк был в руке у Тобиана, он лишь сделал вид, что бросает его. И снова повторил, затем ещё и ещё раз. Страшная чёрная собака была обучена незаметно красться, забирать кошельки, быстро ускользать, бегать за добычей, но замечать человеческие хитрости не могла. Тобиан и сам резвился, бегал по скверу, зовя за собой собаку. Пока при резком повороте коляска не опрокинулась. Тобиан понимал, что это однажды случится, наловчился и поймал Оливера прежде, чем сын упал.
Румянец горел на его щеках, Оливер смеялся, не зная страха.
Люси подошла поближе к Нулефер, взглядом говоря «извини уж его за вашу коляску». Нулефер обняла её за плечи и смотрела на играющих Тобиана и Оливера. Собаке понравилось беготня, она лаяла, прося ещё побеситься. К ним пошли хохочущие Уилл и Аахен с Юрсаном, напуганные старейшиной ребята начали оттаивать, гладили своего зверя, улыбались.
— Славно, что мы встретились сегодня, — сказала Нулефер.
— Ещё один волшебный день, — согласилась Люси. — Я дорожу каждой нашей встречей. Вот бы он не заканчивался.
— Он закончится, — мягко ответила Нулефер. — Завтра нас ждёт особый день. Отмена рабства. Наша с тобой мечта, мечта моего брата, твоего мужа… даже моего мужа, она сбудется. Она сбудется…
— Время новым мечтам, чтобы люди, не ведающие свободы, нашли пристанище и цель в жизни. Нет, это не мечта, — голос зазвучал суровее, — это наша с Тобианом, с Фредером, с Уиллардом цель.
Мужчины, мальчики и младенцы возились с собакой, предаваясь шуму и запалу. Нулефер склонила голову за плечо Люси.
— Прости за тот день, — первый грех продолжал давить, хоть и прошло четырнадцать лет.
— Нулефер, я тебя простила. И буду постоянно говорить — я простила. И тебя, и твою сестру, и отца, и маму. Завтра отмена рабства. Пусть вся наша боль уйдёт.
«Люси простила всех», — повторила Нулефер. Она была свидетелем тяжёлой и трогательной встречи мамы и подруги, когда мама, переборовшая в себе гордыню, просила прощение перед Люси за страдания, что причинила её семье. Ханна тоже нашла в себе силы покаяться. Отец загладил вину иначе: он позволил Люси увидеться в Намириане с перевоспитанной Тиной, которая никогда не забывала свою няню и хранила её любовь в сердце.
— Нулефер, завтра ты будешь в Конории? — Люси погладила её по волосам.
— В Конории. Я не пропущу гибель рабства.
— Помни о зорких соколах. Твоё изгнание ещё не закончилось.
«Я всегда буду помнить», — сказала она про себя. Помнить, помнить и благодарить короля, который подарил ей эту жизнь, возможность обнимать родных, любоваться их улыбками, чудачиться, прижимать к груди Юрсана, видеть абадон и стоять твёрдой ногой на Абадонии, проникаясь в древние рукописи, ждущие конца своим тайнам.
***
Нулефер в чёрном платье, с чёрным платком на голове и с чужим лицом — заострённым и длинным — явилась в Конорию. Она проверила наличие винамиатиса, глянула в отражение воды, убеждаясь, что оборотное зелье подействовало, попрощалась с проходящим магом и побежала на площадь Славы. Из дворца никто не объявлял, что сегодня будет особенный день, но люди предчувствовали, что именно сегодня рабству наступит конец, долго ходили слухи, что король издаст свой указ в начале фании, видимо, слухи, пущенные намеренно слугами и приближёнными короля.
Был конечник, выходной день. Люди, свободные и рабы, шли к площади Славы. В толпе не протолкнёшься, глядишь, и задавят. Толпа тянулась длинной рекой, увеличивалась после каждой улицы и переулка. Нулефер протискивалась средь бархатных платьев и чёрных грязных лиц, рабы аж со вчерашнего дня сбегали с шахт и полей, чтобы своими ушами королевский указ. Пусть ищут их хозяева по чёрному винамиатису, скоро ошейник спадёт с шеи! Какой-то мужчина схватил Нулефер, прижался влажными губами ко лбу и закричал:
— Свобода, сестра! Свобода!
— Свобода! Свобода! — доносилось повсюду. — Слава свободе!
Рабовладельцы и сторонники рабства молча и хмуро шли вперёд, боясь выкрикнуть иное, за что их мгновенно растерзают ещё сегодняшние рабы.
Дети махали бело-красными флажками, подбрасывали яблоки, раздавали конфеты, женщины делились пирогами и хлебом, мужчины, поражённые восторгом, кидали деньги, щедро делясь небольшим богатством. Звучала музыка, играли уличные музыканты, танцовщицы зазывали потанцевать с ними. Многие люди с ошейниками на шее рыдали и плакали, и сложно было понять, слёзы это радости или горя, что теперь их жизнь изменится коренным образом, впереди лишь тёмная неизвестность.
Нулефер так и не удалось подбежать поближе к дворцу Солнца, её стиснули незнакомые люди и зажали в толпе. Краем глаза она увидела появившиеся на балконе две фигуры — короля и премьера. Винамиатисы увеличивали силу звука, однако в миллионной толпе плохо былы слышны слова. Король зачитывал длинный указ, и вдруг прогремели оглушающие слова: