Мальчишка Нил сказал, что однажды, когда Юнипа рассказывала интересную легенду, он спросил у неё, какими были сыновья у фанесы. «Я убила своих сыновей», — ответила Юнипа. Но кто из односельчан поверит шестилетнему? «А сыновья убили меня» — сказала мне фанеса Гиллин, — заявил потом Нил. И односельчане только посмеялись, хотя и долго судачили о соседке в последствии.
Зенрут отменил рабство. Дренго радовался, а Юнипа заперлась в доме, породив новые слухи, что в прошлой жизни она была жестокой рабовладелицей.
— Я думала дать своим рабам свободу. Не успела, — ответила Юнипа на сплетни, скользнув взглядом по серому небосводу. — Рабство… Будь прокляты те, кто создал и поддерживал его существование. Я видела их боль. Видела и никогда их не забуду. Я знала мальчика, который страдал ни за что — он попал в рабство к извергу. Знала юношу, чьего друга хозяин убил кнутом и ошейником и после устроил пир в честь убийства раба. Боль рабов, она была повсюду, но я её не замечала.
В разговоры соседей Юнипа влезала редко, она старалась избегать людей. Из немногих приятелей у неё был разве что газетчик. Она встречала его, нагруженным утренней печатью, самой первой и покупала каждый выпуск. Какие-то газетки она выбрасывала после прочтения, другие сохраняла, пряча в тяжёлом сундуке. Любопытные соседи, заглянувшие в окошко Юнипы, не раз видели её, перечитывающие выпуски прошлых лет. На шестой год жизни в Дренго Юнипа приобрела стекло. А через месяц продала. Магическое стекло в скромном селе притягивало людей. У зажиточного торговца не было стекла, а стареющая швея и художница владеет им! Люди просились посмотреть вести и сказки, от детворы не было прохода, а случайно заглянувшим в деревню путникам местные рассказывали о женщине, у которой в жалком домике есть магическое стекло.
И она продала его, чтобы снова обрести одиночество.
Кутаясь в чёрном платке и чёрной мантии, Юнипа шла по знакомой и приевшейся за столько лет дорожке. Дома стояли на далёком расстоянии друг от друга, под ноги бросались собаки, блеяли овцы, кудахтали без умолку курицы, на скирдах сена кувыркались дети. Юнипа шла привычной походкой, гордо поднимая голову. С залива дул холодный и влажный ветер, она закрывала платком лицо. И всё же шла к морскому ветру, чтобы посмотреть, как вздымаются волны, услышать рокот воды и насмешливо оскалиться судьбе: «А я жива».
— Фанеса Гиллин! Фанеса Гиллин, заходите вечером на чай! — закричали ей.
Прелестная двадцатилетняя девушка, стоя под акацией с молодым человеком, улыбалась во весь рот и махала рукой. Кудлатый палевый пёс подбежал к Юнипе, заливаясь лаем.
— Кекс тоже вас ждёт, фанеса Гиллин! Приходите!
— Приду, приду, Сэнди, — Юнипа покачала головой. — Ну, Кекс, возвращайся к хозяйке, — оттолкнула она пса.
— Добрый день, фанеса! Ох, а поздороваться я с вами забыла! — тонким ручьистым голоском кричала девушка уходящей женщине.
С Сэнди Юнипа познакомилась семь лет назад. Та, бывшая невольница, похоронившая и отца, и мать, оказалась в приюте, когда отменили рабство. Сиротские дома и так были переполнены детьми Санпавской войны, после отмены рабства прибавились ещё рты. Градоначальник Дренго предложил местным взять к себе в дом хотя бы одного ребёнка, разумеется, за небольшое жалование от города. И Юнипа, нелюдимая, диковатая, постоянно хмурая Юнипа Гиллин взяла к себе тринадцатилетнюю сиротку Сэнди.
— Бедная девочка. Она же заморит её работой! — охали соседи, когда Юнипа, нацепив на обожжённое лицо мрачную гримасу, возвращалась с дрожащей и грустной Сэнди домой.
Спустя два дня Сэнди знакомилась с новыми друзьями, смеялась и придумывала игры. Юнипа обучала девочку грамоте и искусству, посвящала в тонкости хозяйства, которое сама освоила лишь недавно. Научив её читать и писать, взялась за серьёзные науки. И вспомнила про сказки, которые перестала рассказывать малышне, когда заполучила дом от покойного любовника.
— А про себя, расскажите про себя, фанеса! — Сэнди жалобно ставила брови домиком.
— То иная жизнь. Я должна забыть её, — вздрагивала Юнипа. — И тебе не дано знать о моём прошлом. Оно ушло, бесследно растворилось в новом мире, в котором нет места для меня.
— Вы ненавидите абадон? — в один из дней спросила Сэнди.
— За что?
— За то, что они с вами сделали, — удивилась Сэнди вопросу.
Юнипа сжала губы и погасила свечу.
С воспитанницей женщина всегда держалась холодно, не подпуская её, как и всякого другого, к себе на близкое расстояние, стреляла в неё суровые взгляды, разговаривала отчуждённым голосом.
— Фанеса оттает. Она не справилась с горем. Она оттает, — всем сердцем верила в неё Сэнди и тянулась неприветливой опекунше.
На свадьбе Сэнди Юнипа была её посаженной матерью, девушка и её жених умоляли женщину переселиться к ним в просторный крепкий дом.
— Я хочу жить одна! Не трогайте меня! — взъелась Юнипа.
— Она оттает, — вздохнула Сэнди.
Юнипа, дичась всех в округе людей, стремилась помогать попавшим в беду. Скромные заработки шли на помощь сиротскому приюту и в чашу храма, двери дома, запертые для болтливых соседей, были открыты для замёрзших путников. Когда в постель слегали одинокие старики, Юнипа кормила и даже мыла их. Она постоянно подбирала выброшенных щенят, котят, из леса приносила выпавших из гнезда птенцов и раненных зверят, ломала охотничьи ловушки.
Но ни наедине с собой, ни отдаваясь заботе о нуждающихся, сердце Юнипы не знало покоя. Иногда в храме или на берегу шумного гулко-протяжного моря ей становилось чуточку спокойнее.
— Унылость, — сквозь зубы шептала Юнипа, смотря светлую голубую даль.
Скала, на которой она стояла, звала вниз, влажно-холодный ветер обвевал лицо, заставляя его почувствовать хоть какое-то прикосновение за многие годы. Тщетно, ожоги ничего не чувствовали. Душа изнывала, рыдала, Юнипа упрямо запрещала слезам появляться на глазах. Так забавно, отметила Юнипа, если она бросится со скалы, её тело обласкают воды. В прошлой жизни был огонь, в этой — вода. Когда же она встретиться с зубами псов Создателей? Когда?
— Я буду жить! — взревела Юнипа, поднимая отцветшие глаза на небеса. — Простите меня, — она рухнула на колени. — Простите!
Крики затихли, губы выдавливали бессвязные слова, Юнипа проводила рукой по обожжённой лысой голове, сорвав с себя платок. Ей всего лишь пятьдесят девять лет, а жизнь уже прожита, закончена. Но она дала слово своему спасителю, что будет жить. Спасителю и в то же время палачу.
Спаситель обещал ей, что она начнёт новую жизнь, искупит боль, станет возрождённым иным человеком. Прошлое навеки останется в прошлом. И боль утихнет.
Спаситель солгал. Боль возрастала, жгла сильнее, сердце кололо так, словно его пронзали тысячи игл. Что такое прикосновение огня перед пыткой души?
— Простите, — вздыхала Юнипа. Руки, покрытые буграми, царапали землю. — Простите… Боги, передайте им мои слова! Придите во сне, скажи от моего лица, что я прошу прощения. Я каюсь. Я согрешила.
Юнипа спокойно бы умерла прямо сейчас. Но клятва держала её в мире.
«Я буду жить. Я исцелюсь». Так же она пообещала в тот день, когда Санпава катилась в яму смерти?
Или то сон?
Она родилась изуродованной Юнипой Гиллин, не было прошлой жизни, мужа, сыновей, балов и слуг. Она никогда не покидала Дренго. Всё — ночной кошмар.
А боль? Удушающая боль тоже кошмар?
— Фанеса Гиллин, вас тут, это, путница какая-то зовёт, — вырвал Юнипу из плена мыслей фанин Батт.
— Что за путница? — она подняла голову.
За её спиной, испуганно топчась возле края скалы, стоял плюгавый тощий рыбак. Он вздрогнул, поймав на себе бесцветные глаза, пронизанные ядом отчаяния.
— Да какая-то не санпавская, не местная. Одета причудливо, разговаривает странно. Блаженная что ли…