— Мальчик мой… Мой мальчик, ты исцелился. Какая радость! — вздрагивали плечи. — Я боялась, ты не сможешь избавиться от травмы. Прости. Прости, я подвергла тебя этим страшным мукам. Я покалечила тебя. Все страдания, которые выпали на тебя, это я… Я была причиной твоих мучений. Сын, о мой славный сын, хвала богам, ты избавился от боли. Цубасара, а она отгородила тебя от меня.
Она плакала, Цубасара держала её руку и поглаживала. Воспоминания, захороненные в глубине подсознания, обретали видимую форму. Она видела перед собой сына, смелого и яростного перед отправкой в рабство. Видела сына, опустошённого предстоящей казнью Мариона. Видела сына, застывшего перед ней с клеймом, причиняющим ему спустя месяцы одну боль. Перед глазами мелькал Тоб не только юношей, но и маленьким мальчиком со сложенными ладошками, умоляющим маму поговорить с дядей, чтобы прекратились издевательства над его другом. И этот же мальчик просил не убивать его, не хоронить Тобиана, создавая Исали.
— Сын, что я натворила?! Как я могла? — вскричала она.
Слова полились рекой. Она пересказывала Цубасаре, как изводила сына, как была равнодушна к его терзаниям. Он страдал от нелюбви, но упорно продолжал тянуться к матери что предала его, как только родила. А старший сын, наследник, любимец раз за разом принимал к своему сердцу братскую боль и ожесточался, направляя всю копившуюся с годами злобу на врага. На мать.
— Тоб, прости меня! — она сдёрнула с головы платок и обнажила изувеченную голову. — Я покаялась перед богами. Прости, Тобиан!
— Тобиан… Вот бы он услышал плач твой, королева, — вздохнула Цубасара.
Ветра стихали, выглянувшее солнце нещадно начало припекать реденькие волосинки. Появились и первые слушатели постороннего для них разговора: медленные красные крабы, идущие боком возле ног женщин. Ну какие же узкие расщелины без крабов, обитающих под камнями в песке? Как-то Юнипа застала миграцию крабов, тогда они позли настоящим красным ковром по морскому берегу, она стояла в скопище ракообразных, ощущала голыми ногами их клешни и чувствовала себя такой же маленькой и ничтожной для вселенной как какой-нибудь один из тысячи крабов. Со старой смоковницы осыпались листья, она кренилась на бок. Ничего, дерево крепкое, простоит ещё сотню лет. Путь королей, властителей мира, намного короче.
— Все эти четырнадцать лет я живу для Тоба и Фреда, хотя знаю, что никогда не увижу сыновей. То, что пережил Тоб, я видела наяву. Покалеченных санпавцев, забитых рабов, жестоких хозяев, неприязнь к выращенным людям, когда отменили рабство… Я старалась быть такой, как мой сын Тобиан, думала, что бы сделал Фредер… Цубасара, меня избивали, когда я заступалась за рабов, но я не отступала, — дрожал её голос. — Надо мной потешались, когда я рассказывала, что люди рождаются равными. И это в Санпаве, которая славится гуманностью к рабам! Когда король отменил рабство, мой дом стал приютом для бывших невольников. Не все платили мне благодарностью, один мужчина сбежал с моими деньгами. Я не стала обращаться в полицию. Эмбер заслужила отвращение. Ты бы видела, сколько сирот, бездомных стариков бродило по Санпаве! Они все ненавидели абадон и королеву Эмбер, я со смирением слушала их желчные речи, когда делилась хлебом и одеждой. «Абадона Цубасара спасла вас», хотела я сказать, но молчала. Цубасара! — она сжала руками её плечи. — Люди умирали в моём доме! Казалось, последствия атаки абадон забываются… Остановился у меня на ночь молодой юноша, весёлый такой, розовощёкий, в прошлом невольник… Он ехал к своей невесте на свадьбу. Весь день помогал мне по дому, дрова колол, воду таскал, стены красил, а ночью внезапно стал задыхаться. И не проснулся. Его тело было пропитано насквозь вулканическими испарениями!
На глазах Цубасары выступили слёзы. «Она несёт в себе грех соплеменников, — подумала Юнипа, — хоть и отвергла месть Онисея человеческому роду».
— Эмбер, я здесе ради тебя, — улыбнулась Цубасара сквозь бриллианты слёз. — У меня есть день, я дарю день мой тебе.
— Как ты оказалась в Дренго?
— С сыном моим явилась. Молвила ему, что хочу поразмыслять в Санпаве, предаться одиночеству и воспоминаниям о битве с Онисеем. Просила дать мне день уединения. Он гостит у Тобиана, я же у тебя. Времени мало, вечером я должна сесть в карету извозчицкую и полететь к сыну.
«Сегодня же тридцать первого травника!» — вспомнила она. И поразилась. День, когда абадона получает возможность пожить человеком, Цубасара посвящает ей.
— Эмбер, я пришла за тобой. Ты раскаялась, — Цубасара нежно провела рукой по опалённой щеке. — Надобно возвращаться домой. Я алчу, дабы ты встретила старость и смерть с детьми и внуками, раскаявшаяся и прощённая.
— Я не могу вернуться. Мои сыновья ненавидят меня.
— Тобиан простил тебя.
— Фредер хотел моей смерти и будет хотеть, если я вернусь.
Рука Цубасары с щеки переместилась на тонкие седые волосы. Она неуверенно и стыдливо гладила шрамы, сотворённые ею.
— Да, сын хотел изничтожить мать.
Они замолчали на какое-то время. Вихрем закружился старый, почивший век. Захваченный огнём дворец. Цубасара, явившаяся к ней с демоническим оскалом. Мольбы Эмбер поскорее убить её, избавить от куда ужасной боли, несравнимой с ненавистью пламени. Перечисление грехов, льющееся раскаяние, желание умереть. Слёзы и сомнение на лице убийцы. Робкое признание от абадонки: «Меня попросили тебя убить». Через минуту они обессиленно сидели на коленях и рыдали, разделяя схожие муки.
— Фредер убить просил тебя и брата твоего презренного, — с гневом сказала Цубасара. — «Избавь Зенрут от дьяволов, — молил он. — Спаси мою страну. Спаси своего сына Уилларда. Они никогда не дадут ему свободу. Я скоро предам мать и дядю. Уиллард будет со мной. Убей Огастус и мать. Или Огастус убьёт Уилларда. Уничтожь дьяволов. Спаси нас». Он молвил, иного пути нет. Лише смерть. Он поведывал, как Огастус истязал моего сына, помог разделил мне боль Уилларда, пробуждая ошейник, выкраденный у тебя. И я поглощалась ненавистью, я приняла волю Фредера и дала клятву на убиение королей. И, когда мне, обращённой человеком, Сальвара поведал про Уилларда раненного и Фредера умирающего, злоба пуще объяла душу мою. После я узрела тебя, услышала твой плач, твою скорбь и… И отпустила тебя.
— Цубасара, может быть, ты знаешь, почему мой сын был убеждён, что ты непременно обратишься в человека и поможешь ему расправиться со мной и братом? Огастус никогда бы не допустил, чтобы тридцать первого травника, ты оставалась бы в Конории, когда Уиллард будет в темнице или же убит. Везение, не иначе, что о твоей просьбе помнил посланный в Конорию Сальвара.
— Не Сальвара, так Урсула Фарар. Фредер наказ дал верной слуге Урсуле — явить мне лик человеческий. Урсула ведает правду.
— Урсула Двуличница, — она закусила губу. — Бывшая слуга моего брата.
— Фредер обещание принёс Урсуле, что простит он опального Джексона Мариона, еже она прииидет на помощь ему.
— Как ты скрылась от фермеров, когда мой сын сделал тебя человеком?
— Пряталась до ночи в кустах и размысляла о его словах.
Цубасара протяжно вздохнула.
— Лицедей от богов… Он молвил, что будет проклинать меня, ненавидеть, но не тронет. Он будет рыдать по матери, но нельзя мне верить его слезам, ибо всё пыль в чужие очи. Когда я отпустила тебя и узрела Фредера, он ненавидел и проклинал меня, он рыдал, он просил прощение перед убиенной матерью. И ему верили, лише я ведала, что се игра, притворство. Игра не заканчивается, она длится по сей день.
Юнипа отвернулась. Она не знала, что и ответить. В тот раз слова Цубасары ранили её как острые ножи. За четырнадцать лет боль не уменьшилась.
— Как ты явилась в Санпаву? Как покинула Конорию? — спросила абадонка, желая отойти от тяжёлого мгновения прошлого.
— Я бежала через подземный лабиринт по твоему огоньку, который направлял меня на выход. Отсиживалась под мостом, когда шла война с абадонами. Потом вышла к людям, наврала, что я санпавчанка, попавшая под огонь. В Конорию меня принёс проходящий маг, но я хочу вернуться домой. Цубасара, вообрази, две шестицы я лежала в больнице Конории, и никто не подозревал, что у них на койке сама королева! Потом я покинула больницу и пешком отправилась в Санпаву, выдавая себя за беженку, которая отчаянно хочет вернуться домой.