— Когда явилась я к тебе, ты молила меня о смерти. Почто переменилась? Почто возжелала принять лик Юнипы?
— Ты же заявила, что не убьёшь меня, — тихо сказала она. — Я буду жить… Буду жить… Но жизнь Эмбер закончилась, когда от неё отреклись сыновья. Если и жить, то иным человеком, с именем и лицом, которые мне не принадлежат. И исправлять свои ошибки. Каяться перед богами и перед образами сыновей.
— Ты обещала возвратиться, когда искупишься. Почто ты хранишь имя Юнипы, но возвращаться не алчешь?
— Я боюсь Фредера.
Она дотронулась до обезображенного лица, которое потеряло всякую чувствительность. «Опали меня, Цубасара. Сделай неузнаваемой».
— Фред был моим любимцем, Тоба я опасалась, видела его угрозой правлению Фредера. Я даже грудью не кормила Тоба, отдала его кормилице, чтобы он не обделял брата молоком. А вышло, что близнецы поменялись уготованными ролями. Тоб любил меня вопреки всему, Фредер превратился в того самого врага, которого я видела в его брате.
— Возвратись, — полушёпотом сказала Цубасара. — Я одарю тебя защитой.
— Ты триста шестьдесят пять дней в году безмозглый зверь. Нет, не вернусь.
Она прижала руки к груди, Цубасара с жалостью рассматривала покалеченные пальцы и ладони, на которые отпечатались не заживаемые рубцы.
— В том году из Хаша приехала в Дренго приехала театральная труппа. Я сидела в первом ряду, смотрела на гимнастов, клоунов, дрессировщиков, жонглёров, канатоходцев и восхищалась. В конце объявляли имена артистов. «Майкл Кэлиз» — ведущий показывает на рыжеволосого жилистого юношу. Я едва не потеряла сознание! Мальчик, которого опекал мой сын, смотрел на меня! Он во время выступления даже кинул мне два шарика! Я поняла, что Санпава тесна, даже в жалкой лачуге, в бедном районе города меня могут раскрыть! А если я встречу не Майка, а Тобиана или Уилларда?
Она встала, выкарабкалась из расщелины и вступила на песочный берег. Море ворошило мелкую гальку, за горизонтом блекли облака. Воздух звенел, птицы щебетали, волны тоже раскатисто пели. Зыбким миражом вдали виделся парусник. Боги знают, может быть, на этом паруснике плывут придворные королевы Эмбер или даже её родственники. А их королева стоит на берегу с тяжёлым камнем на шее точно утопленница в тёмном омуте. Она брызнула на лицо воду, губы ощутили соль, в глазах защипало.
— У растений есть память, маги разговаривают с ними, — сказала она, когда к ней подошла Цубасара. — Мне кажется иногда, и у воды есть память. Где-то под солнцем сверкают капли, которые помнили Эмбер и Конела, клявшихся в любви. Расскажи о моих сыновьях, Цубасара. Ты их часто видишь?
— Тобиана редко. Фредера со дня Рёва — никогда.
— Расскажи о них!
— Сыновья твои возмужали, окрепли, исцелились от ран душевных. Они други верные, мир между ними и лад. Но живут братья вдали. Тобиан избрал Санпаву, Фредер клялся всему Зенруту, восседая в Конории. Заветы свои Фредер передаёт сыну, учит его справедливости и наказывает иметь железную длань. Тобиан, мужая, покойнее не стал. Удаль молодая хлыщет из него, но он умеет смирять прыть, когда требует долг. Он — второй голос и лик Санпавы. Молвят люди, Тобиан Самозванный будет преемником Джексона Мариона.
— Самозванный… — прошептала Эмбер.
— Ты же убила принца Афовийского, — тем же шёпотом молвила Цубасара. — Се новый Тобиан взращён улицей, рабством и войной.
— Вспоминают сыновья мать? Рассказывают о ней внукам?
— Не ведаю. Уилл не упоминает имя твоё. Призрак Эмбер должен быть для Цубасары в забвении, так порешали наши сыновья.
— Уилл… Он также близок с Фредом и Тобом?
— Они — семья! — Цубасара изумлённо взглянула на неё.
«Что за глупый вопрос? — вздохнула она. — Я давно должна смириться, что мои мальчики приняли Уилла даже не как друга». Она же читает газеты, смотрит вести, ловит каждые слухи! Уиллу открыты все двери всех афовийских дворцов. Семейный праздник её сыновей — это Фредер и Тобиан с сыновьями и жёнами, и это Уилл, теперь тоже с женой и дочерью.
— Наши дети — братья, а мы с тобой их матери, — она закрыла глаза. — Судьба нас породнила, Цубасара.
— Породнил мой огонь и наша тайна, — Цубасара пронзительно и горько смотрела на изуродованное лицо спутницы. — Какой у тебя страх? Почто боишься возвратиться?
Она нервно сглотнула.
— Я боюсь быть отвергнутой. Боль, которую я причинила Тобу и Фреду, слишком остра. Она не исчезает. Возможно, боль заснула, но, как только я появлюсь на пороге дворца, она снова утащит сыновей в кошмар. И они меня не примут… Не примут… Люси Кэлиз говорила, что должно пройти время, а я должна добрыми делами искупать грехи. Но я убеждена, что сделала слишком мало, чтобы заслужить прощение.
Она села на песок. К морю шла вереница красных, неуклюжих крабов, ведь прибой выбросил на берег много моллюсков и морских червей, к которых подтянулись уже и хищные насекомые, ещё одна добыча для крабов. Эти смешные ракообразные ловко пронзали клешнёй тельце жертвы и, смакуя его, откусывали части. От стаи больших красных крабов не ускользали и маленькие серые крабики, ещё одни жертвы, но куда с худшей судьбой — они умирали в чреве более огромных собратьев.
Крабы проходили мимо двух женщин, не замечая их. А комары спешили завладеть жаркой манящей кровью. Юнипа уже прибила несколько кровососущих тварей.
— Когда я убиваю какое-нибудь вредящее мне насекомое, — сказала бывшая королева, рассматривая раздавленного комара, — я понимаю, что конец у всех одинаков. Время каждого растопчет безжалостно. И короли, и комары однажды исчезнут в ускользающем вихре эпох. Даже абадонское проклятье падёт.
— Мы пленники бытия, но мы вольны але жить в оковах времени, але дышать.
И Цубасара вздохнула, насыщая свои лёгкие морским свежим бризом. Ей легко говорить. Один раз в году она человек, теперь почаще — будешь думать о своей участи, так с ума сойдёшь. Существовать и жить одним днём, вот удел абадон.
А крабы позли на берег, перемежаясь меж собой, что казалось, будто это одно длинное существо ползёт за добычей. Нет, миллионы мелких тварей только шли есть, чтобы пожить ещё одним примитивным днём. Как похоже на неё саму.
Она услышала человеческие голоса. Мальчишки бежали поглазеть на рой крабов.
— Теперь мы не одни, — сказала она. — Пошли ко мне. Заодно переодену тебя. Твой экстравагантный наряд привлекает внимание.
Они шли по полю, затем по пыльным улицам уже молча. Юнипа только заученно здоровалась со знакомыми, которые сновали туда-сюда, и мечтала, чтобы никто не остановил её и спросил, а что за чудаковатая подруга с тобой идёт? «Моя родственница, отвечу я. Мы ж породнились огнём и тайной».
— Фанеса Гиллин! О, надо же, снова увиделись!
Сэнди шла домой, нагружённая корзиной с овощами. Девушка прытко подбежала к опекунше, прижала к телу, постояла, обнимая, и поцеловала в щёку
— Так, это знак! Второй раз встретились! Вечером жду в гостях. Для вас приготовлю свои лучшие блюда.
— Кто сия девочка? — спросила Цубасара, когда Сэнди убежала.
— Моя подопечная. Я забрала её из приюта, воспитывала много лет, выдала замуж.
— Ты обрела дочь, кою желала родить.
— Не дочь. Воспитанницу, — вздохнула она.
Дом Юнипы Гиллин располагался в самом конце, даже не на улице стоял, а почти в лесу. Чёрный, вросший в землю, с нахлобученной крышей, окна плотно закрыты ставнями, забор покосился, острые края досок недружелюбно смотрят на прохожих. Дорога к дому скрыта в зарослях травы, спрятана за дубами и орешником. Только палисадник из розовых и белых пионов, которых посадила Сэнди, приносит в эту дремучую пустошь цвет.
В доме было светлее. Зажегся винамиатис, наделив комнаты светом. Юнипа заметила, что Цубасара внимательным взглядом осматривает светящийся винамиатис, крепкую узорчатую мебель, картины на стенах, дорогую посуду. Не ожидала, что наружи и внутри будет разная атмосфера.