Пока Цубасара переодевалась и осматривалась, Юнипа разожгла печь, поставила чайник, суп. Лопатки нестерпимо заныли, когда она подняла тяжёлую посуду. Но она давно свыкалась с болью тела.
— Я разогрею пищу. Я маг огня, — обеспокоенно сказала Цубасара.
Видно, не скрылись от её всеслышащих ушей вздохи Юнипы. На абадонке теперь было чёрное мешковатое платье, на ногах грубые ботинки. Юнипа не имела в своём гардеробе светлых вещей.
— Всё готово, присаживайся, — улыбнулась она.
Обед состоял из томатного супа с рёбрышками, рыбного пирога и куриного рулета.
— Спасибо, Эмбер, — произнесла Цубасара, принимаясь за еду. — Когда сидишь так радушно и так просто с женщиной из рода вечных людей — благодать. Спасибо, Эмбер.
— Я Юнипа Гиллин.
— Ты Эмбер Афовийская, — Цубасара пристально взглянула на неё.
— Я Юнипа Гиллин. Эмбер убили. Ты её убила. Я Юнипа. Такова реальность. Королевы, которую ты встретила во дворце Солнца, больше нет.
«Я Юнипа. Я больше не причиняю людям зло. Я живу так, как хотели бы мои сыновья. Я не дам ей вернуть в меня Эмбер».
Она взяла в руки стакан и заскоблила дрожащими руками. Умоляюще смотрела на Цубасару и думала уже о другом. «Пожалуйста, помоги мне, не возвращай назад. Ты мой друг, Цубасара, мой спаситель. Ты помогла мне много лет назад. Помоги и сейчас. Не пробуждай Эмбер».
Цубасара пообедала, помогла ей убрать со стола и вымыть посуду. Женщины прижимались плечами, плеская тарелки в воде.
«Помоги. Ты единственная меня понимаешь».
— Я открыла твой комод, таче одевалась аки вечный человек. Много же вырезок из газет ты притаила. И там лише про сыновей. Коле. коли… Коллекция, молвят вечные люди.
— Память, — поправила её Юнипа.
Закончив с посудой, она вошла в комнату и сама открыла дверцу комода. Пальцы начали перебирать пожелтевшие листочки, она отвернулась, чтобы не испортить дешёвую бумагу солёными слезами. В аккуратно вырезанных квадратиках была описана жизнь сыновей. Год за годом Эмбер собирала вести про них, копила, изучала, проживала жизнь вместе с сыновьями, когда перечитывала по ночам про их успехи, радости или тяготы. У неё даже были листочки с их портретами. Принц Тобиан Самозванный и король Фредер Суровый. По-разному на самом деле называли в народе её наследника. Фредер Освободитель, ибо он отменил рабство. Фредер Мирный, поскольку за четырнадцать лет под его правление не возникло ни одного вооружённого конфликта. Фредер Холодный за ледяной взгляд. Но больше за королём закрепилось прозвище Суровый, одно его слово, не терпящее возражения, заставляло людей дрожать.
Цубасара дотронулась рукой до нижнего ящика.
— Там заметки про абадон, — пояснила Юнипа. — Я открою его, а ты… скажи, знаешь что-нибудь про Риана Риса, моего, телохранителя?
— Он верно служит Фредер. Почто вопрошаешь о нем?
— Риан, — она улыбнулась, — служил мне только из верности, не требуя ничего от меня. Он любил меня, был предан. Мы даже были друзьями. Понимаешь, Цубасара, у меня был друг! Риан Рис. Надеюсь, он не мстил тебе? Только… — изувеченное лицо вытянулось в страхе, — не говори, что Риан пошёл мстить и его…
Цубасара нахмурилась.
— Риан обещание дал отпустить меня, еже я спасу Санпаву. К скорби его, я спасла провинцию.
Хрупкие искалеченные ладони опустились на плечи к абадонке.
— Ты спасла, а тебя продолжают ненавидеть. Тебя сравнивают с Онисеем и с безжалостными соплеменниками, возвращёнными в покой на Абадонию.
Она распахнула двецу нижнего ящика и подняла газетные листки. Всё про абадон. Об их тихой жизни на родном острове, о рассказах, кои они повествуют, будучи людьми. О мировой ненависти к проклятым богами тварям, убить которых мешает могущество Тенкуни и страх перед новым Рёвом. Цубасара взяла в морщинистые руки газеты и протяжно вздохнула. Она ведь знала старозенрутскую письменность, могла разобрать и некоторые слова в современной печати. Абадон называли не иначе как демонов, ещё писали, что один из демонов притаился на ферме в Конории. По сей день не утихали религиозные споры, какие же боги истины: каждый видел в Чёрном океане своего покровителя.
— Поговорим ещё о моих сыновьях? — с мольбой попросила Юнипа.
— Поговорим, коли хочешь. Вижу, сильно чадолюбие твоё.
Они вышли во двор, взяв по ещё одной чашечке душистого чая, присели на скрипучий порог и заговорили. Цубасара много знала из жизни близнецов, Уилл рассказывал ей всё, что не являлось государственной тайной. От их матери она тоже ничего не стала скрывать. Юнипа спрашивала, как здоровье сыновей, в последний раз же Фредер умирал от раны, а Тобиан от душевных терзаний, спрашивала, как живут-поживают внуки и невестки, интересовалась даже судьбой Уилларда Абадонского. Что ж, её сыновья считают его братом, надо принять этот факт. Рассказы Цубасары были полны смешных историй, которые она не раз наблюдала, когда Тобиан приезжал или перемещался в Конорию и останавливался на ферме Уилларда. Его сын Оливер любит кататься на спине пустоглазки и трепать её шерсть, а вот сына Фредера Цубасара не видела: король считает, что он мал, чтобы знакомиться с убийцей бабушки. Фредер часто приезжает в гости к Уиллу, и каждый раз пустоглазку запирают в сарае, не позволяя ей даже своим видом напомнить королю об умершей матери. Спектакль, который никогда не закончится.
— Пройдёмся, — вдруг Юнипа резко встала с порога. — Голова стала болеть. В этой одежде на тебя не будут смотреть, только ты сама не выделяйся.
Цубасара не возражала. Она вообще казалась ей скромной и грустной женщиной, которая все эти четырнадцать лет жила с тревогой на сердце, что не смогла уберечь, спасти королеву Эмбер. Испытание какое — четырнадцать лет не знать, выжил ли человек, либо погиб где-то на пути в Санпаву, а то и в самой Санпаве, убиваемой природой!
Дренго был крупным городом по санпавским размерам, но Юнипа редко выходила в сам Дренго. Она обитала в его северно-восточной части, самой бедной и малонаселённой. Как обычные подружки-родственницы, Юнипа и Цубасара вели разговор о погоде и еде, проходя мимо знакомых. Юнипа кратко рассказывала о местных достопримечательностях. Вот серый мост, связывающий одну канаву с другой. Вот храм, в котором она любится уединяться по ночам. В их районе находилась даже гостинница, деревянное одноэтажное здание. А что, иногда и в такое захолустье заглядывают путешественники. Где находится таверна, показывать не надо было, Цубасара поняла уже по запаху. Ветер нёс аромат пива и рыбы. Чуть дальше была рыночная площадь. Торговали засоленным мясом, сыром, рыбой, устрицами и мидиями.
— Как воняет, — поморщилась Юнипа.
— До явления Тенкуни миру на торжище тоже смердело, — ответила Цубасара. — О, мой нос, он ведает тот смерд, кой испытывали мои предки! — и, взяв Юнипу за руку, улыбнулась. — Продают рыбу, мясо, ягнят на закалывание, но не людей. Сын твой рабство изничтожил, ныне семьи не разделяют. Абадона видит, какой плач пронзал невольничьи рынки в Зенрутской империи, как женщины рвали волосы, а мужчины рыдали, сидя на коленях.
— Юнипа тоже видела, как торговали людьми, — она отпустила руку Цубасары. — Война и последующая отмена рабства породили голодные рты. Отцы и матери не могли прокормить своих детей. Они шли на торговую площадь, где продают цыплят и поросят, и предлагали богатых людям купить их детей, взять в наёмные работники. На невольничьх рынках матери умоляют не разлучать их с детьми, а тут женщины кричали, теряли голоса, рассказывая, какая умелица у них дочь, какой сильный сынишка! Я сама видела как бывший раб, которого хозяин, отпуская на волю, одарил крупной суммой денег и домиком, приобрёл себе свободного мальчика у его родной матери, чтобы мальчик работал на его семью. Говорят, мой сын уничтожил рабство? Оно лишь скрылось в трущобах!
Цубасара вгляделась в привязанных к прилавку козлят, ждущих своего часа у мясника.
— Зло не истребимо, мы…
— Лишь может уменьшать его, — продолжила она. — Я старалась, как могла. Давала матерям деньги, лишь бы они не продавали своих детей, брала себе в дом малышей, платила им за самую лёгкую работу. Но всех не спасёшь. Зенрут страдал ещё до абадон, а я, желая быстрее и кровопролитнее для врага закончить войну, обрушила на него такие беды, которые страна не видела даже во времена империи.