— Ты стала благом для местный людей, — тихо произнесла Цубасара.
Они не заметили, как ушли с рыночной площади и оказались в поле. Под ногами раскинулось зелёно-жёлтое полотно, бабочки летали по свежим травам, лютикам и одуванчикам. Журчал старый заросший пруд, квакали лягушки. В воздухе витал медовый запах. Юнипа шаркнула ногой, думая, раздвинуть прильнувшие друг к дружке травы. Не поддались. Стебельки теснились, обнялись.
— Ты стала благом, Эмбер, — повторила Цубасара, озарившись и убедившись, что они в поле одни. — От тебя веет добро, хоть и спрятано это добро под ликом холода и печали. Ты подарок людям Дренго. Ты потеряла сыновей, но обрела семью и дом среди и нуждающихся.
— Подарок?! Я подарок для этих людей?! — внезапно взорвалась Юнипа.
— Я дурное слово молвила? — обескураженно спросила Цубасара.
— Да меня все ненавидят! — бешено воскликнула она. — В лицо приветливые, вежливые, спросят, как здоровье, чем помочь, а за спиной меня и убийцей детей, и колдуньей называют. «Холодная, чуть теплее покойника», про меня говорят.
— Почто они дурны с тобой?
Голос Цубасары колыхался на ветру. Юнипу саму окутывала дрожь, сперва медленная, потом быстрая, растущая. Боль заныла, заскрипела, Юнипа схватилась за лицо. Пальцы щупали только шрамы и сожжённую кожу.
— Они родились такими! Мерзкими, злыми, неблагодарными и вонючими, живущими и копошащими в грязи! Сама мысль о существовании этих людей в мире приводит меня в тоску и отвращает!
Она с силой сдвинула чёрный камень, приросший в землю, из него вырвались чёрные жучки. Мелкие, склизкие, напуганные, они разбегались во все стороны, не понимая, что происходит.
— Люди как насекомые, я каждый день повторяю себе. Между ними и нами всё тоже самое — низкое, пресмыкающееся приспособление к жизни. И я, я… Я, королева, застряла в этом аду! Я сама стала червяком, сражающимся за еду и за солнце!
Цубасара пронзительно смотрела на неё. Она замерла неподвижной фигурой, казалось, даже не дышит. Глаза округлились, зрачки расширились как у пустоглаза.
— Но живёт Юнипа Гиллин для сих людей, — со стоном сказала Цубасара.
— И я их ненавижу! Всех!
— Но ты печёшься о них, но ты жертвуешь собой за них… — почти не слышно молвила Цубасара. — Девочка Сэнди, опекаемая твоя, любовь свою ты даруешь ей.
— Я-то? — обезличено спросила Юнипа.
Внезапно она набрала воздуха в грудь, помассировала виски. Надо успокоиться, успокоиться. Не для Цубасары, а для себя. Поле, не дворец Солнца, пронизанный магическим огнём. Кто-нибудь да услышит, вдруг в траве прячутся играющие дети.
— Я-то? Я ненавижу!
И она не удержалась, озверела.
— Ненавижу всех санпавчан, смиренно несущих боль! Ненавижу каждый куст в этой прогнившей провинции, которая должна была погибнуть от Онисея, однако появилась ты! Ненавижу дренговчан, возле которых поселилась! О, какие же они грязные и ничтожные! А Сэнди… Сэнди я тоже ненавижу! Она меня полюбила, улыбается всегда, в гости приглашает, чуть ли не мамой зовёт, а я так хочу закричать ей: «Уходи прочь из моей жизни!»
— Ты годинами радела над ней…
— Я думала, если возьму на воспитание сироту, бывшую рабыню, боль пройдёт, — она медленно села на камень, придавливая телом жучков. — Тобиан ведь тоже стал опекуном мальчика-раба, того Майкла Кэлиза. Я хочу быть похожей на моего сына, жить по его подобию. Думала, пойду служить людям, буду искупать грехи и боль пройдёт… Пройдёт. Но она никуда не исчезает. Мука за причинённые страдания сыновьям по-прежнему убивает меня. Я заботилась о Сэнди как о родной дочери, учила всему, что могла, прощала шалости, выручала из беды. Ох, когда она заболела, я ночами сидела у её постели, кормила с ложки, на все накопленные деньги наняла тенкунского целителя… А однажды она потерялась в лесу, и я обошла всю чащу с охотниками, вступала в болото, чуть не была укушена змеёй, а когда мы нашла Сэнди, я грела её своим пальто и кофтами, раздетая чуть не до наготы. Ты думаешь, мне хотелось бегать по лесам, выкармливать хворающую? Мне хочется заботиться о ком-то, кроме моих сыновей? Я лишь надеялась, что забота о сироте Сэнди, забота о других людях заберёт мою боль! Но вот стою я на свадьбе Сэнди посаженной матерью, отпускаю её в самостоятельную жизнь. А боль по-прежнему со мной. Я вижу своих сыновей, в их глазах страдания, а на языке слова отречения от матери.
— Но как же… — онемела Цубасара. — Ты повествовала что… ты жертвовала…
Юнипа взмахнула головой, будто скидывала с неё грязь и мрачные мысли.
— Жертвовала. Помогала. Ещё когда была простой беженкой без дома и веры в завтрашний день, то отдавала кусок хлеба такому же голодному. Строила дома, училась лечить людей, превратила свой дом приют для путников. Да что я только делала! Где не помогало слово, я дралась, защищая слабых! Как мой Тоб… Я подражала ему во всем, даже встревала в драки. Мечтала, представляла, что в день, когда ты придёшь за мной, я вернусь во дворец с тобой. Вернусь новым исправившимся человеком, которого примут сыновья. Но… Кажется, им лучше будет, если я не вернусь.
— Четырнадцать годин ты жила для них? Лише для них страдала и обременяла себя трудом?
— Для кого ж ещё?
Что-то тяжёлое осело на груди. Юнипа помолчала, восстанавливая дыхание, и заговорила:
— Во времена моих скитаний по Санпаве я встретила потерявшего мальчика. Маленький такой был, щуплый, семи лет не исполнилось. Да ты бы слышала, какой клич я разнесла по Санпаве, чтобы отыскать его маму. У дитя должна быть мать, а мать должна быть рядом с ребёнком. Спустя месяц я нашла его маму. И… Цубасара, я не почувствовала кроме тоски и чёрной зависти, когда мальчик побежал в объятия своей мамы. Я смотрела на их трогательную встречу и сжималась изнутри. На месте этой женщины должна быть я. Это меня должны так встречать сыновья — бежать навстречу, обнимать, плакать. Смотрю на женщину и мучаюсь от боли. Почему эта неудачница, не уследившая за сыном, должна насладиться счастьем? А я… А я отказалась от прошлой жизни, называюсь Юнипой, живу подобно Тобу и ничего не получаю взамен! Кроме боли. А люди… — она передёрнулась, — говорят мне: «Юнипа, какая у тебя добрая душа». Как только отойду, я сразу превращаюсь в Неулыбу, в Сказочницу. Говорили, что я буду злой мачехой, Сэнди со свету сживу, голодать заставлю. А я ни разу ей плохого не сделала. Ни разу. Хотя так желала, чтобы она в том лесу попалась волкам или наступила на змею, как я! — рыком выдавила Юнипа. — Просила, чтобы мы не нашли её, и боялась, что боги услышат мои молитвы.
Тишина надломила воздух. Казалось, затихли птицы в траве. Цубасара стояла, не шевелясь. Наконец, она осилилась и вытянула из себя слова:
— Вина… Ты познавала её?
— Познавала и познаю. Я много нехорошего сделала Фреду и Тобу, за что теперь раскаиваюсь.
— Иные люди… — сказала побледневшая Цубасара. — Пред ними познавала?
— Перед кем?! — вспылила она.
— Пред сыном моим хотя бы, — чужим и злым голосом ответила Цубасара.
— Я не причиняла ему зла. Над ним издевался мой брат. А я… я разве что стояла в стороне. Мои мальчики просили меня спасти Уилла, но я была равнодушна к их просьбам. Мои мальчики, как же сильно я их разочаровывала.
Почти две минуты Цубасара молчаливо смотрела на неё. Ветер поднимал капюшон её платья. Чёрные ткани двух женщин соприкасались от дуновения воздуха, со стороны они казались одной тенью, застывшей в жёлтом живом поле, в котором нет места тьме и мраку. Цубасара вдруг сотряслась, отстранилась от Юнипы, чтобы даже платьем не дотрагиваться до неё.
— Человек может играть, притворяться, лицедействовать. Но не скроет он от очей и ушей трусость али храбрость, смиренномудрие али гордыню. Гордыня… Её не выжег даже мой огонь.
— Гордыня? — сквозь зубы прошептала она. — Моя гордость умерла, когда я взяла имя Юнипы Гиллин. Я ползала в грязи, этими руками, которые раньше носили золотые перстни, копала землю, перевязывала чужие раны. Моя гордыня умерла вместе с королевой Эмбер. Я стала другим человеком. Юнипа Гиллин влачила жалкое существование, повидала такое, что тебе, абадонка, и не снилось. Ты выгрызала блох на ферме, которая принадлежала Афовийским, пока мой сын не подарил её твоему сыну, а я пыталась вернуть жизнь в земли возле Чёрного круга! Посмотри на мои руки! — она чуть не в глаза Цубасаре ткнула изувеченные бледно-жёлтые кисти. — Вулканические испарения разъедали мою кожу и мои органы! Но я выжила. Я не могла умереть у всех на виду как одна из тысячи санпавчанок, как одна из мушек, залетевшая в иную среду!