Второй день подходил к концу, в куче домашних слуг редким счастливцам удалось избежать тяжёлого взгляда хозяев. Среди них был покорный Тобиан.
— Это не раб, а золото! — воскликнул Нормут. — Вот чем он не угодил Огастусу? Нет, жена, я отказываюсь понимать своего друга! Если так будет продолжаться, я куплю Бона у Огастуса!
Сказав это, он поцеловал Фалиту и пошёл за вином. Тобиан одевал малышей для вечерней прогулки, хозяйка была какая-то нервная, сорвалась даже на сынишке вместо раба. И тут в комнату вбежал озлобленный Нормут.
— Ликёра нет! Бон, — подскочил он к невольнику, — кому ты ликёр носил? Отвечай, мерзавец!
— Госпоже Фалите, — ответил Тобиан. — Утром она приказала мне принести ей ликёра.
— Лжёшь! — закричала хозяйка. — Ничего я не приказывала, я весь день с детьми сидела! От меня даже не пахнет спиртным, понюхай, дорогой.
Нормут принюхался, действительно, не пахло, жена была трезвая.
— Это он всё выпил или кому-то отдал, Нормут, пробуди ошейник!
Тобиан подошёл вплотную к хозяину.
— Я не пил. Я принёс ликёр госпоже Фалите. У меня есть свидетели. Азаде… госпожа Азадер, ваша мама попросила меня принести ей утром ликёр?
Малышка играла в куклы, лялякала себе под нос, но когда услышала своё имя, подняла голову и сказала:
— Да, мама попросила ликёра и потом выпила его.
— Вот видите, я не вру, — улыбнулся Тобиан.
Нормут покачал головой, в глазах сверкнул гнев и раздражение.
— Ты посмел перечить своей хозяйке? Наглости тебе не занимать, но сейчас я покажу тебе своё место.
Ловко рука Нормута залезла под воротник и вытащила верёвку с винамиатисом. И тут на голову, а затем на всё тело обрушилась дикая боль. Тобиан не удержался и упал на пол, казалось, его разрывает на кусочки. Это был проклятый ошейник, силу которого так часто он наблюдал на рабах. Сейчас ошейник убивал принца. Боль не прекращалась, она становилась всё сильнее, коварнее. Ужаснее боли было только унижение — хозяева смеялись, он лежал на полу перед ними.
— Пока не извинишься, не остановлюсь, — зарычал Нормут.
— Никогда! — закричал Тобиан.
Нормут кивнул ему головой, присел на диванчик и продолжил пытку. Часы тикали и тикали, крики Бонтина становились всё тише и тише, но прощение не исходило из его уст. Тобиан изнывал от боли. «Отец, будь со мной, помоги мне. Я не подчинюсь, я не проиграю. Отец, брат, Уилл, я выдержу». Прошёл час, и он перестал кричать. Нормут пнул его ногой — отрубился.
— Завтра я добьюсь уважения от него! Уведите с моих глаз его!
Когда Тобиан на другой день проснулся, тело горело, невозможно было пошевелить даже пальцем. Дворецкий печально вздохнул и пошёл за хозяином.
— Не дождётесь, — прошептал Тобиан.
Казоквары приказали вытащить раба во двор, собрали домашнюю прислугу и продолжили пытку. Чтобы Тобиан снова не потерял сознание, его обливали холодной водой. Криков почти не было слышно, из последних сил он старался не показывать свою слабость.
— Не дождётесь, Казоквары!
— Дрис, дай-ка ему в живот, одного ошейника мало, — сказала Фалита.
Сын повернулся к матери и посмотрел прямо в глаза.
— Не буду, бейте сами.
Просьбу жены выполнил Нормут, передав винамиатис Фалите.
До вечера, приводя постепенно в чувства юношу, Нормут, Фалита и Ромила добивались от раба уважения. На следующий день экзекуция продолжилась опять, но Тобиан молчал, стискивая зубы. Раньше на все лишения он приводил случаи из своей уличной жизни: «Это что, вот приключилось однажды со мной…». Но все бывшие враги не стоили и мизинцев Казокваров. Злосчастная история с ликёром произошла в первяк, все пять дней подряд Нормут издевался над парнем. Когда в конечник за Тобианом приехал Уилл, он не узнал изнеможённого полуживого и голодного друга.
— Зачем дерзил, придурок? Во что ты себя превратил? — закричал Уилл.
— Я не ты. От меня они не услышат слов пощады.
В доме Урсулы Тобиан не поднимался с кровати, раб ухаживал и кормил с ложки принца, рассказывал ему про покорность и его новое место в этой жизни. Тобиан закрыл подушкой уши, не желая слушать советы друга.
— Ты общался с Фредом? Что он про меня говорил? — спустя какое-то время спросил Тобиан.
— Он сказал, что не хочет про тебя слышать.
— Вот как… Я не виню его.
Первый в новой жизни день отдыха был для Тобиана лучше всех праздников, и словно возвращение в ад показались ему потом владения Казокваров. Хозяева продолжали испытывать раба, пробуждая по нескольку раз в день ошейник. Постепенно Тобиан знакомился с жизнью, царившей в этой местности. Казоквары считались крупными рабовладельцами, в их собственности находилось семь тысяч шахтных рабов и около трехсот домашних и дворовых. Не уступали в величии Казокварам их соседи и партнёры по шахте — семья Герионов и старая Лоена Лютнис. Трое владельцев шахты жили поблизости, их владения разделялись лишь оградой. Лоена Лютнис была дряхлой девяностолетней старухой, но в прыткости и смекалке не уступала молодым. Давно овдовев, не оставив после себя наследников, она сама управляла делом, не требуя помощников. Возле Лоены всегда толпилась орава из десяти племянников, грызшаяся между собой за тётушкино наследство. В отличие от своих соседей Лоена была добродушной мягкосердечной женщиной, не способной измучить раба. Суровую противоположность ей представляли Казоквары и Герионы. Члены двух семей не знали пощады, не ведали добра, с их шахт, домов не замолкали крики мольбы. В руках Герионов и их надзирателей умело орудовал кнут. Нормут никогда не бил им рабов, зная, что в случае чего на аукционе за изуродованных дадут плохую цену. Дэлвина Гериона не волновали деньги, он жил сегодняшним днём. Он жаждал власти и молодой красивой плоти. Каждая девушка в его имениях, которой исполнялось двенадцать лет, побывала в постели хозяина. Почти каждую ночь Дэлвин запирался в особой комнате с невольницей с устраивал жестокие игры, наутро несчастную ждала жгучая ревность хозяйки, которая поливала девочку кипятком, уродовала лицо. Но испорченное личико не внушало отвращение хозяину. В его сетях были родные дочери, племянницы, которые родились на этой проклятой земле от таких же невольниц — матерей. Иногда к Дэлвину приезжал брат, любитель мужских тел, и Дэлвин сдавал мальчиков ему в наём.
Нормут не любил постельные игры, он был предан жене, хотя не гнушался иногда красивой девушкой. Любовницы у Нормута были редки, но о похождениях мужа всегда узнавала жена, обрушивая не на него, а на безропотную рабыню свою злость. В отличие от Дэлвина Нормут поскорее продавал рождённых от него детей, что-то ёкало в его сердце при виде малышей, и это что-то хозяин не собирался выпускать наружу. В остальном Нормут был безжалостен и равнодушен. Его рабы питались скудно, что сами вырастят в свободное от работы время, то и съедят. На одежду и обувь он не тратился, хорошо ещё были одеты только домашние рабы, чтобы лохмотьями не портить вид дома. На шахтах творился полный ужас: надзиратели позволяли себе любые зверства и насилия, хозяева их не запрещали, главное, чтобы рабов не калечили. Жильё невольников напоминало собачьи будки, Тобиан прозвал их «дырами».
Шахтные рабы чёрной завистью пожирали домашних, но Тобиан завидовал им. Они были лишены тех унижений, что он наблюдал в доме. Нормут и Фалита практически никогда не расставались с винамиатисом, их пытки болью, голодом, через близких рабов, блистали своей фантазией, изобретательностью. Поставить на сутки ребёнка в одной позе на палящее солнце и не позволять ему двигаться, пока он не потеряет сознание — ещё считалось ерундой. Даже громкий хлопок дверью был поводом для наказания. Когда били, рабам запрещалось отворачиваться от ударов. Но самым страшным считалось пошевелиться во время трапезы. Пожирание пищи для Казокваров было чем-то сакральным, любой чих со стороны обслуживающего их раба или небрежное переминание с ноги на ногу влекло за собой наказание. Юная Ромила внимательно наблюдала за родителями и повторяла всё в точности, что видела, учила младшую сестру, как надо правильно обращаться со скотом. Скот. Так звались рабы, хотя Казоквары признавали их людьми, равными себе.