— Победа присуждается Хеску! — закричал ниоткуда появившийся судья.
— Ууу, даже не убил, я бы быстрее расправился с противником, — вдруг запищал знакомый Тобиану голос.
В первых рядах стоял школьный враг Исали Фарара — худощавый низенький Ник. Парнишка, пользуясь тем, что его все видят и слышат, заголосил, как бы он уложил раба, как бы вырубил одним махом.
— Да ты у нас силач! — громко засмеялся Тобиан, забыв про свой статус раба. — Быка убьёшь!
— Кто заверещал? — поднял жиленькие кулачки Ник.
— Ты только с бабульками воевать умеешь, кошельки у них вечерами красть, — не успокаивался Тобиан. — Вспомнил, ещё с малышнёй, которая в школу не ходит! Один раз в жизни только дрался, мой знакомый Исали Фарар рассказывал, как тебя поколотила девочка, кажется, её звали Лиза Сабр.
Ник налился краской, толпа закатилась от смеха — эта самая Лиза Сабр, хрупкая девушка, стояла неподалёку и достала карточки, на которой она колошматила мальчишку. А Тобиан всё больше и больше забывал, что не только имени Исали больше не существует.
— Раб, я тебя прибью!
— Ну давай, сразимся.
Толпа одобрительно захлопала Тобиану и расступилась, дав ему и Нику место для боя. Свободный человек не отступал назад, но глаза его бешено замелькали, ища выход. Тобиан подлетел к нему мгновенно и со всей силы врезал кулаком в глаз. Этого было мало рабу, который знал только покорность в последние месяцы. Удар следовал за ударом, наконец решающим пинком между ног он поставил Ника на колени.
— За всех ограбленных старушек.
Дружки Ника побежали поднимать его, а к Тобиану подошли Герион и камерутчанин, помогая встать.
— Раб короны, да ты просто мощь! — восхищённо крикнул Герион и переглянулся с другом. — Народ, кто хочет сразится с нашим Бонтином? Даю за него пятьсот аулимов!
— Стой, давай Дриса спросим… — замямлил камерутчанин.
— А где этого Дриса носит? Некогда ждать!
Тобиана пихнули на арену, толпа застучала ногами, захлопала руками, под мощное улюлюканье зрителей к нему вышел соперник. Не человек, а гора мускул, тоже молодой парень, но гигант из древних легенд. Важно он плюнул на пол и пошёл медленно на Тобиана. Тобиан отбежал назад, выставив кулаки, но тут его голову зажали крепкие тиски.Он хотел было пнуть верзилу по животу, однако не успел занести ногу, как соперник поднял его, как куклу, и бросил в угол арены. Спину пронзила боль, и тут вылез дикий крик — кулаки посыпались на спину и живот. Тобиан вырывался и слышал, как хрустит его рука. Кое-как он пытался отвернуть голову, но лицо превращалось в кровавую кашу. Его молотили как отбивную на мясобойне.
— Остановите бой! Это мой раб, я не разрешал его выводить на арену! — внезапно раздался спасительный голос Дриса.
Хозяин прыгнул на арену и оттащил раба от обезумевшего соперника.
— Сволочи! — зарычал он на лучших друзей и каждому дал по зуботычине. — Всё, Бонтин, всё. Поехали домой, тебя вылечат. Никаких с тебя боёв.
Дрис подставил ему плечо и отнёс в карету, бросив в подпольном клубе своих друзей. Сам лично отвёл Тобиана до его хижины и принёс нужные лекарства. У него был сломан нос, рука. Шестицу он лежал в полном покое в своей «дыре», но потом всё же пришлось спуститься в шахты. Искалеченные рабы либо работают, либо от них избавляются, третьего не дано. Полностью не оклемавшийся он с трудом добывал катил вагонетки, за это на него обрушались наказание за наказанием. Непослушание и дерзость приносили дополнительные беды.
Одним тёмным вечером избитый надзирателем Тобиан лежал в «дыре» Риоло и его семьи. Ленри грустно смотрела на друга и гладила его волосы с сестринской заботой.
— Отец наказал тебя с полна, отправив к Казокварам.
— Какой отец? — удивлённо моргнул целым глазом Тобиан.
— Ну как какой? Огастус Афовийский, твой отец.
Тобиан так и забыл про боль и поднялся слегка с кровати.
— С чего ты взяла, что он мой отец?
— Так это дураку понятно, все у Казокваров знают, что ты его внебрачный сын. Огастус навещает тебя каждый месяц, тревожится о выходных, не позволяет Нормуту бить тебя в его присутствии. Так просто непокорный раб не волнует хозяина, его продают или уничтожают.
Тобиан встал с кровати, вылупил разгневанные глаза на девушку.
— Огастус Афовийский мне не отец! Никогда не был отцом и не будет!
И тут боль отозвалась в усталом теле, он рухнул на кровать. Шаса, сидевший рядом с Тобианом, покачал головой.
— Если ты не подчинишься, Казоквары не оставят тебя в покое. Друг, я знаю, как можно облегчить твои страдания. Ты должен умереть, одна знакомая научила меня некоторым ядам…
— Ни за что! — хрипло дыша, произнёс Тобиан. — Я не сдамся им, Казоквары и Огастус только и ждут, что я выкину что-нибудь такое унижающее. Хорошо убить себя и забыть о горе, но сбегают только трусы. Самоубийство — крик отчаяния, борьба заключается в жизни.
В мороне (3), сразу после новогодних праздников, в шахты пришло несчастье. Умерла таки старая Лоена Лютнис. Моментально со всех городов Зенрута съехались десять племянников, жаждая узнать завещание тётушки. Последняя воля поразила наследников! Шахту она оставить-то оставила любимому племяннику, но всех рабов приказала поделить поровну между десятью родственничками. Как делить — пусть решают сами, чтобы никому не обидно было. Племянники спорили до мордобоя, деля людей — никто не хотел брать кривых и косых, за молодых девушек и крепких мужиков ухватились все. Деньгами спор никак нельзя было решить, тогда самый умный племянник предложил уповать на волю богов и разделить имущество по жребию. Чтобы не возникло подтасовок, судьями пригласили Казокваров и Герионов, написали на бумажке имена всех невольников и положили в мешок. По очереди племяши вытаскивали имечко.
Плач матерей, отцов, детей был слышен за пределами имения Лютнис. Разрывающие души вопли слились в один крик отчаяния, мольбы и беспомощности. Казалось, развернутся небеса и наступит конец света. Но боги своей могущественной невидимой силой клали в руки человеку нужную бумажку и разрывали на части семьи.
В ино (4) стряслась ещё одна беда. Нормут продал своему знакомому оружейнику, Ниолу Лаяму, живущему в центре Конории, нежную Ленри. Ниол Лаям был известен как жестокий столичный извращенец. Как ни умолял на коленях хозяина брыкливый Риоло, Нормута не заботили отцовские чувства. С наступлением конечника Тобиан и Шаса, забрав у Уилла самокат, помчались к подруге. Всего пять дней девушка провела с новым хозяином, а её глаза были печальнее, чем раньше, под длинным рукавом она прятала порезы от ножа, которым наградил её хозяин.
— Прости, Шаса, я не смога ему возразить. Мне пришлось! Мне пришлось! — рыдала на плече мужа Ленри.
— Не стоит извиняться, я люблю тебя! Ты моя жена! — целовал её в губы юноша.
С приходом каждого конечника Тобиан, а иногда Шаса, когда в нём не нуждались Нормут и Фалита, теперь отправлялись к девушке, приносили ей еды, вытирали слёзы. Ленри худела от горя, новая шестица наносила на тело девушки новые шрамы. Так продолжалось до тех пор, пока хозяин не привёз девушку обратно к Казокваром. Вернее, не девушку, а её тело.
— Забралась на балкон, убегая от меня, и свалилась вниз, упала головой об камень, — пробурчал Лаям.
На трясущихся ногах Риоло подполз к дочери и убрал с лица тряпку. Отца пробила дрожь, он схватил с земли палку и бросился на Лаяма.
— Мразь, ты убил её!
Раба остановил ошейник.
— Я не убивал её, — отвесил пощёчину Риоло Лаям. — Она сама убилась.
Невольники забрали тело Ленри и унесли для последнего обряда — похорон, единственного, на который могли рассчитывать рабы. Когда женщины раздели девушку, чтобы обмыть её, одна из них потеряла сознания. Спина и живот изящной Ленри за два месяца приняли на себя больше двухсот кнутов и цепей, на руках и ногах не стирались следы от наручников, на груди чернело клеймо.
Хоронили Ленри в тёмном платье, которое скрывало всё тело девушки. Траурная церемония прошла тихо, незаметно. Той же ночью в доме Казокваров прогремел выстрел. Шаса пробрался в помещение, где Нормут хранил оружие, и выстрелил себе в голову.