Нормут швырнул медальон, подаренный отцом, в костёр. Огонь быстро поглотил деревянное украшение, память принца Конела. Нормут протёр руки и посмотрел на Тобиана, раб уткнулся в землю и не разжимал кулаки, его спина слегка подрагивала, как от плача.
— Как себя чувствуете, уважаемый?
— Превосходно! — неожиданно промолвил Тобиан твёрдым уверенным голосом, он поднял голову и шагнул к хозяину. Ни единой слезинки на его лице. — На этом медальоне было написано два слова — сдержанность и почтение. Вы уничтожили эти слова, которые до сих пор руководили мною, — взгляд Тобиана прошёлся по товарищам и остановился на господине. — Слава освободителям! Знайте, пока вы выпивали, мы сделали Риоло достойные похороны!
После этого случая Тобиан стал меняться на глазах. Для него не представляло трудности ударить за слабую насмешку надзирателя, бросить его в кучу ценного сероземельника. Гнев, отвага и непокорность поселились на его лице, в уме и в сердце. Ловко, быстро парень учился прятаться за какую-нибудь вагонетку, когда пробуждали винамиатис, подбираться к надзирателю и выбивать из его рук камень. Он мало работал, сбегал часто к Уилларду в Конорию. Пытки и наказания принимал достойно, посылая хозяину взгляд, в котором читалось — я отомщу. Со временем Тобиан перестал вообще замечать боль. У него не осталось близких людей, угрожая которым можно было на него надавить, а Фия согласилась терпеть любые невзгоды, вставая у себя в шахтах против Герионов.
Казоквары не знали, что и использовать на Бонтине, не помогал ни ошейник, ни голод, ни жара с холодом, кнут был запрещён. Впрочем, при любых упоминаниях о «подлеце рабе» в его защиту вступался Дрис, продолжая рассматривать Бонтина. В никиниасе (5) Дрис отправил за Тобианом на шахты своего камердинера, сказав, что у них будет серьёзный разговор. Когда Тобиан вошёл в комнату к молодому хозяину, Дрис по-доброму улыбнулся.
— Садись, Бонтин.
— Постою, о чём вы хотите поговорить?
Дрис замялся и слабо произнёс:
— Бон, я хочу тебе в кое-чём признаться. Ты мне нравишься.
Тобиан обомлел.
— Что???
— Нет-нет! Не в том смысле! — развёл руками покрасневший Дрис. — Не в смысле любви! Ты вызываешь у меня уважения, как человек. Смелый, отважный, умный. Ты не скот, не говорящее животное. Ты именно человек, причём с большой буквы. Когда я смотрю на всех наших слуг, мне хочется плюнуть на них и затоптать в говне. Безвольные забитые создания, которые не заслуживают, чтобы такие как Риоло умирали за них. Ошейник и кнут — удел затюканных трусов. Ты, Бонтин, достоин стать свободным человеком. Я хочу выкупить тебя у Его Высочества и дать свободу.
— Не получится, — сразу же ответил обескураженный Тобиан. — Мой хозяин никогда не даст мне свободу. Я пожизненный раб короны с момента моего появления на свет.
Дрис вздохнул:
— Но ведь со всеми можно договориться… Я могу хотя бы избавить тебя от винамиатиса, Бон, давай ты станешь моим камердинером? Я уговорю отца отдать тебя мне. Обещаю, что жить ты будешь почти как свободный человек, как мой друг, пока не найдём способ, как дать тебе свободу.
Тобиан пожал плечами. Слишком хорошее предложение, чтобы поверить. Но Дрис смотрел на него такими искренними глазами, что невозможно было сомневаться в намерении этого парня, который ни один раз выручал его от горячей руки родителей или надзирателей. Тобиан снова пожал плечами, представляя новую почти беззаботную жизнь под крылом Дриса, которого ему придётся сопровождать, как Уилл стережёт Фреда, закрывая глаза на достоинства и грешки хозяина.
— Заманчивое предложение. Но, став вашим камердинером, я буду лицезреть как вы бьёте моих приятелей, насилуете моих подруг? Нет, я не намерен заключать дружбу с вами, казокварская порода.
Дрис потемнел и цокнул языком.
— Очень жаль.
— Мне тоже жаль, я думал, вы мне в любви признаетесь.
Тобиан без разрешения покинул его комнату, негромко Дрис промолвил:
— Любви захотел? Я покажу тебе любовь.
Дни потянулись по-старому, но у Тобиана было неспокойно на душе. Казоквары не проигрывают, Дрис захочет отмщения, но какого? Старший сын был самым незаметным в своей семейке, а чем тише человек, тем сильнее умеет удивлять. Прошли две шестицы, и Дрис с двумя друзьями появился на шахте.
— Едем за город с ночёвкой, нужен слуга, который поносит наши сумки, — объяснил он надзирателям, с нетерпением потирая руки.
Друзья затолкали Тобиана в карету и дёрнули вожжи, с ними не было привычного кучера, лошадьми управлял Герион. Молодые люди молчали всю дорогу, переглядываясь каждую минуту, от чего рты их растягивались в ухмылке. Приехали они в маленький городок Боарч, что затерялся в Конорской провинции неподалёку от столицы, и вышли возле потрёпанного дома. У этого сарая за столиками сидели пьяные мужики, не выпуская из рук кружки пива, лапая молоденьких девушек.
— Мальчики мои, наконец-то! — выбежала навстречу толстая лохматая женщина сорока пяти лет. — Любимые клиенты!
— Мы не одни, сегодня приятели привезли, — позлорадствовал камерутчанин и поцеловал в щёку женщину.
Дама любезно отворила юношам дверь и придержала её даже для Тобиана, затем провела гостей в какую-то комнату, полную людей. Ни одного мужчины! Сорок прелестных красавиц в вызывающих открытых платьях смотрели на юношей. Все возрасты и размеры. Юные девочки, женщины за тридцатник — черноволосые, рыжие, светленькие, конопатые, худенькие и толстоватые поджидали клиентов. В глазах одних горела искра возбуждения, у других притаился страх.
— Бон, — положил руку на плечо рабу Дрис, — ты хочешь любви, страдаешь от того, что в шахте на тебя девушки не зарятся. Выбирай любую на свой вкус! Я плачу!
От такой щедрости у Тобиана во рту пересохло.
— Обойдусь.
— Нет, ты выбирай. Зря приехали мы? И поскорей, а то все нам достанутся.
Герион и камерутчанин вцепились в волосы пятнадцатилетней девушке, бросили в руки хозяйки деньги и поволокли рабыню за собой. Вопли её разносились по всему дому, Дрис кивал головой своему рабу.
— Вот эту! Эту беру! — закричал Тобиан, — показывая пальцем на самую маленькую — двенадцатилетнюю девочку.
Дрис заплатил за малышку и потащил рабов к друзьям.
— Начинай первый, коль по любви соскучился, — приказал он громко и страшно.
— Нет! — прижал к себе ребёнка Тобиан.
— Нет так нет, — махнул рукой хозяин. — Ну и помирай девственником. Друзья, не будем терять время.
Дрис, Герион и камерутчанин окружили свою девчонку и содрали с неё одежду. Рабыня визжала, сопротивлялась, но трое верзил накинулись на неё. Тобиан бросился к девушке и вдруг на него выскочил камерутчанин, направив револьвер.
— Развлекайся со своей шлюхой, помешаешь нам — выстрелю в неё и тебя.
Он не убирал пушку, заставляя Тобиана отойти назад. По очереди передавая револьвер, один из друзей сторожил раба, двое других наслаждались девчонкой. Тобиан закрыл глаза и уши малютке и проклинал своё бессилие. Слова, сказанные на похоронах Нормуту, оказались пусты, он научился бороться с ошейником, но испытывал ужас перед револьвером. Вдобавок ко всему его девочка и девушка Дриса приходились сёстрами. Спасительная рука, протянутая к ребёнку, стала предательской.
По возвращению в имение Тобиана ждал новый сюрприз. К Нормуту приехал жить младший брат Эван, выкинутый из дома родителями. Высокий шатен Эван считался позором семьи; он дебоширил в кабаках, проигрывал в карты деньги старшего брата и в конце печально плакался в пиджак Нормута, обещая исправиться. Дрис презирал дядюшку, который по возрасту годился больше ему в братья, чем отцу, но ничего поделать не мог. Щенячьи жалобные глазки Эвана всегда растапливали сердце чёрствого Нормута. Единственным утешением в Эване была природная лень, не позволяющая направить лишний поток мыслей на чёрный винамиатис.
Лето пролетело быстро, до холодов тёплому Зенруту было далеко, но рабы начинали уже шить себе одежду. В начале хаса к Тобиану приехал Огастус. За ним послали на шахту, приказав немедленно явиться в господский дом. Тобиан выругался и поплёлся, пропускать встречи с дядей он не мог. Он мечтал бежать, провалиться сквозь землю, но шёл. Открыл дверь в столовую и… окаменел.