Какие-то незнакомые люди заполняли храм, гостиницу и, казалось, все пространство вокруг, сновали туда-сюда, поднимая какой-то непривычный гомон. Ростовских порядком подустал от них и мечтал уже оказаться в своем вагончике. К счастью, это столпотворение паломников сгинуло так же быстро, как и нахлынуло. Буквально на следующий день после Рождества люди стали разъезжаться.
Он почти спал, когда необычайно поздно вечером к нему ворвалась встревоженная Настоятельница:
– Здравия вам, Ян, – поздоровалась она. – Не желала вас беспокоить в столь поздний час, но не спокойно мне вот по какому поводу: пришли двое мужчин уж после того, как двери монастыря заперли на ночь. Постучались, попросили ночлег. Я всегда всех принимала – Богом клянусь! А тут… сама понять толком не могу… словно ангелы мне шепчут, предостерегая об опасности, не впускать чужаков, но то ведь не по христиански как-то. – Игуменья с мольбой взиралась на заспанного мужчину, – помогите, Ян! Помню, как вы велели сообщать обо всех действиях, так или иначе связанных с риском для сестер наших, от того к вам и пришла за защитой!
По всегда такой спокойной и уверенной старушке было видно, как ее раздирают два противоречивых чувства: бессознательный страх и долг помощи ближнему. Яна такое несвойственное поведение игуменьи удивило не меньше, чем ее саму. «Если к тебе обратились за помощью, значит, именно ты можешь помочь» – так мать воспитывала его с детства. Он резко растер лицо руками, сбрасывая остатки сна.
– Сейчас приду, – намекнул, что ему надо бы одеться. Он давно избавился от нательного белья, предпочитая спать без одежды совсем, но тут – хотя бы в трусах. Тут до них донесся грохот разбитого стекла. Настоятельница с небывалой прытью бросилась на шум, а он, наспех надев джинсы, с голым торсом, выскочил вслед за ней.
В храме, через центральный вход в который просились чужаки, уже горели только ночники, тускло освещая помещении, и с воем задувал холодный ветер через разбитое стекло. На полу рядом с осколками валялся камень. Двери ходили ходуном от сотрясаемых ударов, а за ними бранная ругать с угрозами, совсем не подобающая скромным и тихим гостям монастыря. Все сестры спустились из своих келий и испуганно озирались. Ян нашел Софию, которая прижимала к себе плачущую Дарью. Встретился с ее твердым, тяжелым взглядом и в очередной раз поразился железной выдержке девушки.
Дверь сорвалась с петель и вместе с холодным воздухом ворвались два головореза, по-другому Ян не смог бы их назвать.
– Ну, что, сучки, довыделывались?! – разъяренно крикнул патлатый, бородатый, дурно пахнущий и также одетый мужик. По прокуренному сиплому голосу Ростовских затруднялся определить его возраст, но по выломанной двери мог догадаться, что сил в нем немало. – Не хотели по-хорошему нас впускать, значит, будет по-плохому! Где же ваша христианская, мать ее, добродетель, а?? Брехня, значит, все это! Слушайте внимательно, кувырлы: вы нас сейчас накормите, а потом и ублажите, и чтоб без выкрутасов, понятно?!
Второй бугай, мало чем отличающийся по внешнему виду от первого, заржал и двинулся к кучке сестер. Те, как застыли и стали прикрывать друг дружку. Он схватил одну из них за волосы через платок и повернул ее голову к скудному свету. Брезгливо оттолкнул от себя и дернул на себя следующую:
– Да тут одни старухи! Чё с них взять-то? – рассматривал уже третью.
– Что есть, то и возьмем, – ответил бородач.
– Нет, не возьмете, – глубокий голос Яна прозвучал как глас небесный под крышей храма.
– Опачки! Это кто тут у нас? А, ну, иди поближе, с тобой щас тоже порешаем что к чему, – рыкнул бородач и сам двинулся в глубь, наугад продвигаясь к Яну. Тот просек сразу, что лясы с ним точить – дело гиблое. Все равно не поймет. Тут надо сразу действовать.
Ростовских, кинув на Софию взгляд «стойте тихо и не высовывайтесь», твердой, но бесшумной (босиком как-никак) походкой двинулся ему навстречу. Стоило бандюгану увидеть противника, он вытащил нож и стал им угрожать. Ян, знакомый не понаслышке с ударами и приемами борьбы, без особого напряга обезоружил абсолютного профана в этом вопросе. Вырубил его несколькими точными ударами под оханье и аханье тетушек и повернулся к другому лиходею. Засранец оказался неожиданно близко и нанес ему неглубокую режущую рану под ребрами. Это подхлестнуло Ростовских, и он с большей, чем надо, жестокостью уложил второго. Эта пятиминутная борьба отняла у него все силы. Черт, как же он ненавидел свою слабость! Он пошатывался, когда к нему подбежала София и закинула его руку себе на плечи, подставляя себя, как опору. Ее действие не ускользнуло от всевидящего ока Матушки-настоятельницы, но та промолчала.