— Не, ну скажи, — Эраст разливает в стаканы жидкость цвета медово-янтарной смолы. — Ты ведь пришла утешиться, после того, как с бывшим трахарем не свезло?
— Он и настоящим никогда не был, — равнодушно отвечаю, устроившись на пуфе и подобрав под себя ступни.
— Тогда что? — Эраст не отстаёт.
— Да неважно. Давай пить, раз решили.
Усмехается в который раз, протягивает мне стакан и усаживается рядом на пол.
— Я не люблю тосты. Не вижу смысла в этих сраных пожеланиях, — предупреждает Эраст.
Я киваю:
— Это суеверие. Как приметы и ворожба. Допустим, человек скопытится от рака независимо от…
Чтобы перестать нести неловкую чушь, делаю большой глоток и морщусь всеми лицевыми мышцами. Эраст ржёт, скотина. Я проглатываю ядрёное пойло, хотя была в близости выблевать всё в эту развеселившуюся харю. Зверем гляжу на Эраста и матерюсь.
— Какой-то слишком крепкий виски… — бурчу затем со свистом.
У меня немеют губы.
— Потому что это коньяк. Пей до дна.
Сразу вспоминается бородатая шутка про запах клопов. Однако веет бархатистой травой и ничем иным.
И почему я всё смотрю на жидкость, неизменно стоящую выше середины стакана, как на свой личный эшафот? Слишком идиотская преграда для меня.
— Давай я его разбавлю.
— Ты ёбнулась в две сотни воду лить?
И я вливаю в себя этот чёртов стакан. Становится тепло, и уже пульсируют кончики пальцев. Эраст прижимает меня к себе и хлопает по спине.
— Во, отлично пошло!
И наливает второй.
— Звиняй, закуски нет. Лимон вчера сожрали. А в холодильнике вообще мышь повесилась.
У нас пустые полки и коньяк за две сотки. Замечательно.
— Давай на брудершафт.
И я морщусь не только от нового глотка. Плохая идея. Во-первых, я всегда проливала пойло на всех, с кем пила «за дружбу» (один раз после этого намечавшейся дружбы лишившись), во-вторых, неужели я хочу брататься с Эрастом?
— Но какой в этом смысл? — так и спрашиваю.
У Эраста знакомо поблёскивают глаза. На этот раз с теплотой.
— Какой смысл? Да ты одна из немногих надёжных людей в моём окружении. Хоть и ебанутая анархистка, — говорит с дикой вкрадчивостью. — На самом деле, я рад, что мы друг друга встретили. Ведь как… Наши жизни без этого не были бы по-настоящему… А, один хрен. И плюс, ты не блядствуешь особо так. Разве что Ирвис твой, Хуирвис… Но есть бабы намного шалавистей.
— Охерительная похвала, — констатирую в приступе головокружения.
Я просто обязана на это возразить, хоть и зареклась что-либо доказывать Эрасту.
— Я не блядствую. Свободные отношения — это несколько иное. Сейчас никому из нас не нужны обязательства — ни тебе, — загибаю пальцы. — Ни мне, ни Ирвису. Я пробую жизнь на вкус, практически так же, как и ты, но с более благородной целью. Не будем сейчас об этом спорить, просто послушай, — я прикрываю рот, чтобы не икнуть. — Я не блядствую, Эраст. У нас же всё по негласному договору, по молчаливому взаимосоглашению — нет нужды в лебединой верности и шекспировской ревности. Ничто нас не держит, вот и всё.
Эраст выслушивает меня с округлёнными глазами.
— Ух-ты. Вот это ты загнула. О-хо-хо, — потягивается. — Прямо лень с тобой спорить, детка. Это тебя в твоём… кружке, хе, вязания научили? Окей, в таком случае, я ставлю тебе ноль по шлюшьей шкале. Ты довольна?
— Вполне, — и что это, апофеоз моей речи?
Мы вливаем друг в друга стаканы, не уронив ни капли. А потом Эраст целует меня омочёнными губами. С увлечением, проталкивая язык и кусаясь. Я отвечаю по-пьяному смешно, как лакающая сливки кошка, и скоро отстраняюсь, дёрнув головой назад.
— Хватит пока.
Встаю и делаю пару лёгких шагов.
— Тогда разомнёмся по-другому.
Эраст достаёт из шкафа патефон, начищенный, чёрный, лакированный. Я трогаю иголочку, новую, блестящую, без крупинок ржавчины.
— Подарил один… друган, — поясняет Эраст. — Тут и эти… Как их… Грампластинки есть.
Слежу за головастиками в клюквенном свете лампы, пока Эраст ставит пластинку. Та оживает, протрещав углями в старом мангале, начинает играть что-то из зарубежного шансона семидесятых.
Эраст возвращается ко мне, картинно выставляет свою четырёхпалую ладонь, будто клешнёй, зажимает моё запястье между средним пальцем и мизинцем и тянет наверх. Поддаюсь и оказываюсь в его объятьях.
Под тягучий припев мы кружимся по Эрастовой гарсоньерке, почти не попадая в такт мягкой скрипки и глубокому голосу певца.
Дурман сказочен. Игла всё скользит по винилу, и уже невозможно понять, где у песен начало, а где конец. В какой-то момент Эраст отпускает меня, решив покрасоваться, и под мой заливистый смех выделывает совершенно безумные пируэты. В финальном кульбите сбивает патефон ногой, отбросив его в угол комнаты. Мелодия затихает, но я машинально мурлычу строчки. Эраст подхватывает. А затем:
— Где же твоя хвалёная гибкость, детка?
Я крепче обвиваю его за шею и забрасываю обе ноги ему на пояс. Откидываю голову и верещу от дикого восторга, когда Эраст кружит меня, придерживая за талию.
Комната, ночное небо за окном, Эраст в свете лампы — на самом деле, ничего из этого не изменилось и на чуточку, но в моих глазах нежданно ввинтило себе красок. Всё стало таким прелестным. И я улыбаюсь так, что, кажется, сейчас расплачусь.
— Я свободна, — с надрывом кричу Эрасту. — Свободна от всего мира.
Комната кружится, сердце учащённо бьётся от частых глотков воздуха. Я уношусь ввысь по виражам на самом опасном аттракционе.
— Лжёшь, — прорезается пьяненький голос Эраста, и меня кидают на водяной матрас. — Ой лжёшь!
И начинает тискать, как котёнка, задирая мне майку, отчего я истошно смеюсь. Ужасно хочется щёлкнуть Эраста по носу, но озноб, сводящий пальцы, не позволяет воплотить подобное безумство.
— Ты целка? — Эраст вдруг приподнимает меня, и ладонь его накрывает мою огромную родинку над самым верхним позвонком. Ту самую чёртову родинку, которой я боялась лишний раз коснуться.
Отрицательно мычу, даже не пытаясь скинуть его руку. Приглушённый клюквенный свет скользит в глаза от маленького поворота головы. Я жмурюсь и широко улыбаюсь.
— Чего тогда дрожишь?
— А хрен его знает…
Действительно чудно, в животе ведь так жарко…
— Вот тут я поверю на слово, — Эраст повторяет свой глубокий и вновь слюнявый поцелуй.
Отпускает, и я уже сама падаю на пружинящий матрас. Если прикрыть веки, то и правда в невесомость выбрасывает. Как я пьяна… Во рту скапливается слюна, только успевай сглатывать.
Борясь с тошнотой, поднимаю голову, чтобы наблюдать за вознёй Эраста: он уже гол и потен, а глаза так и сверкают.
— У тебя труселя распускаются, — стянув их с меня, он ржёт и отрывает длинную пушащуюся нитку от кружевной кромки. Я вяло хихикаю в нос.
Отпивает последний глоток из бутыли и хватает мои запястья.
— Только не дёргайся, детка.
И мы начинаем спариваться. Эраст паравозно пыхтит, обдавая меня проспиртованным дыханием. Внутри матраса с пуританским осуждением булькает вода.
Эраст двигается глубоко и быстро, и под его ретивый темп я корёжусь, сминая задом простынь. Пунктирно сокращаются мышцы живота, подрагивает грудь, голова, мотаясь из стороны в сторону, кружится сильнее, навязчиво лезут в неё пошлые фразочки из беллетристики мозга.
Пока меня втрахивают в волнистые матрасные изгибы, коньячный дурман понемногу выветривается. Ах, дьявол, пару раз пробую считать секунды. Сбиваюсь.
Вымученно смотрю на Эраста: весь в каплях пота, а взгляд куда-то мимо меня. Снова отворачиваюсь. Сердце отчётливо стучит, дыхание моё частое, но тихое.