Многочисленные недоброжелатели за спиной называли Евлогия цепным псом той самой боярыни Морозовой, но Патриарх обладал прекрасным чувством самосохранения, появившимся после обретения второй молодости, и количество недоброжелателей стремительно сокращалось.
Первыми под удар попали настоятели крупнейших монастырей, не согласные с тезисом о принадлежности земли исключительно государю-кесарю, и о необходимости зарабатывать хлеб свой насущный в точном соответствии с христианскими заповедями, добывая его в поте лица своего. Вой поднялся до самых небес, но те остались глухи к стенаниям алчных грешников. Отбирались пахотные земли и приписанные к монастырям деревни с полным запретом завещать или иным способом отдавать оные кроме как в аренду, в казну уходили лесные угодья, рыбные ловы, и прочие источники нетрудовых доходов. Воинственное нестяжательство восторжествовало! Но в то же время оставлялись соляные варницы с добычей соли силами братии, ни в коем разе не трогали литейные мастерские, где кроме колоколов отливали и пушки, да и владение оружейными производствами всячески приветствовалось.
Умные поняли и приняли новые правила довольно быстро. Ну, как быстро? Пятнадцатому веку свойственна определённая неторопливость жизни, но можно было надеяться, что лет через десять такое положение вещей станет привычным и будет считаться единственно правильным. Пока же…
Пока же люди многое не понимают, как ничего не поняли представители Вселенского Патриарха Григория Стратигопула, чью съёжившуюся до неприличных размеров Вселенную в настоящий момент с хрустом и чавканьем догрызали турки. Данное обстоятельство не смущало хитромудрых и златолюбивых греков, и заявившаяся в Москву внушительная делегация потребовала объяснений невиданному самоуправству и денег. Можно только денег и даже серебром, но с объяснениями оно как-то лучше. Вот греки, на две трети представленные армянами и болгарами, и попали под удар Патриарха Евлогия вторыми. Впрочем, сам он делал оскорблённый вид и всячески открещивался от причастности к таинственному исчезновению делегации прямо из выделенной им для проживания усадьбы. Да, говорил, были такие… но самоликвидировались. Насмотрелся, старый хрыч, комедий в двадцать первом веке. Да и не только комедий, потому что в адрес самого Григория высказался в знакомом стиле:
— Прошмандовка это, а не Патриарх! Под латынян всё пытается лечь, козлиная морда, за унию топит, крыса. Он и у султана отсосёт, если нужно будет. И вообще не видел я никакой делегации! Волки позорные, прости Господи…
К самим латынянам, кстати, Евлогий относился гораздо мягче. Да, предатели и еретики. Да, торгуют спасением души и погрязли в содомском грехе. Да, враги! Но хотя бы с наглой мордой денег не требуют.
Денег им… злата да серебра… Уд собачий лукавым ромеям, а не денег. Пусть требуют у Новгорода, не признавшего духовную власть Русского Патриарха, и с глумливой насмешкой наблюдающего за оскудением монастырей. Ну так новгородцы тоже не дадут, ибо торгаши известные, и за грош удавят любого, а за два даже верёвку для этого продадут.
Что же до оскудения, тут не всё так просто. Неожиданно реформы были поддержаны обителями Двинской земли, издавна надеющихся не на худо родящие поля, а на труд мастеров и богатство бескрайних лесов. Они как раз заинтересовались возможностью хорошо заработать на производстве оружия и прочих нужных для войны изделий, так как в те суровые края уходили от мира бывшие воины, знавшие с какой стороны браться за саблю. И государь-кесарь, от имени которого говорил беловодский князь Андрей Михайлович Самарин, с удовольствием пошёл навстречу, помогая идеями и технологиями и кое-каким оборудованием.
Валки для примитивного прокатного стана на конной тяге, штампы и чертежи падающих молотов… Опробовали, восхитились, и попросили добавки. А если просят со всем вежеством и долей в прибыли, то почему бы не уважить? И уважили идеей ткацкого станка с челноком-самолётом, благо льна в тех местах растят в избытке. Работайте, господь любит умных и трудолюбивых! А что, ткани в военном деле занимают не последнее место — это без брони в бой пойти можно, хоть и не нужно, а вот без порток вообще никак. Чай не древние эллины, чтобы голыми задницами сверкать.
О тех древних эллинах Евлогий тоже был не самого лучшего мнения, и на уроках по истории для юного Ивана отзывался о них нелицеприятно:
— Все без их, государь, от отсутствия крепкой верховной власти и общей идеи. Цели в жизни у них не было, ежели попросту сказать.
— Это какой же, отче? — полюбопытствовал Иван.
— Да вообще никакой. Аки дикие звери жили, и в мыслях токмо пожрать, выпить вина, да… э-э-э… размножиться разнообразными способами. Зачем вообще жили? Они и сами не знали, а тех, кто пытался добраться до истины, всячески уничтожали. Сократа вот отравили, Диогена выгнали из дома, поселили в бочке, да в ней же голодом и заморили. Пифагора… и с тем что-то нехорошее сотворили, о чём до сих пор стыдливо умалчивают.
— Но дошедшие до нас труды…
— Их как раз оставили те, кто плохо закончил. Аристотель разве что помер в почёте и своей смертью, да и тот, между нами сказать, той ещё свиньёй был.
— И ты ребенка плохому учишь, старый пень? — традиционно возмутилась присутствующая на уроке боярыня Морозова. — Ещё скажи, что Аристотель лично обучал Александра Македонского содомскому греху, и стал… Ой, Ваня, я этого не говорила, а ты этого не слышал.
На этой весёлой ноте занятия по истории закончились, но разговор получил неожиданное продолжение через несколько дней. Полина Дмитриевна отловила Патриарха прямо в церкви, не постеснявшись против правил войти в алтарь, и заявила усталому Евлогию, подкреплявшему силы красным италийским вином:
— Ты, старый, как хочешь, но обучение ребёнка у нас идёт неправильно.
— Не такой уж я и старый, мне давеча боярышни улыбались, — попробовал отшутиться Патриарх, но уточнил. — А что не так, Дмитриевна? Ты цифири учишь, математикой именуемой, грамматике беловодской, географии да лекарскому делу, я в меру скромных сил руку да разум прикладываю, языками иноземными опять же… Да и с саблей государь управляется, и прочие науки превосходит. Что же ещё?
— Одичает он у нас, старый. Ты же глянь, вокруг одни бородатые рожи, за исключением моего прекрасного лика, а мальчишке нужно общение со сверстниками. Пусть кто-то постарше, кто-то младше, и даже девчонки пусть будут. Соревнования, игры, прочее.
— Мыслимое ли дело, Дмитриевна? — осторожно возразил Патриарх. — Государя растим, а не скомороха.
— Ну, знаешь… — угрожающим тоном протянула Полина Дмитриевна.
Только Евлогий её уже не слышал, погружённый в мысли, которые неразборчиво проговаривал вслух:
— А вообще-то здраво, да. У государей друзей не бывает, но это у неправильных государей, а вот ежели вместе с младых ногтей… Опять же, мы когда-нибудь отойдём от дел, и вот тогда понадобятся… Вот, например, взять того же… Нет, худороден и годами…
— Ты не бормочи, старый.
— Что? — вскинулся Патриарх. — Я вот думаю, кого в друзья государю определить, чтоб не зазорно было. Патрикеевых вот можно, если кто жив остался, Телепнёвых, Щенятьевых… Других княжат малолетних поискать.
— С какого хрена княжат?
— Вот не понял сейчас.
— Я спрашивала, за какие заслуги? По происхождению подбираешь, что ли?
— А как надо?
— А как мы сейчас жить стараемся? — вопросом на вопрос ответила Полина Дмитриевна.
— Знамо дело, по старине да по правде.
— Вот так и подбирать будем. У нас, слава богу, не конюшня и не псарня, чтобы чистоту кровей ценить.
— Понял, — кивнул Евлогий. Наверное бес попутал, а так-то я давно понял.
— Вот и договорились, — улыбнулась боярыня, и указала на кувшин. — А этим делом ты бы не увлекался.
— Да я чуточку!