Шел он легко и даже беспечно, уже думая не столько о том, что осталось у него позади, сколько о том, что ждет впереди, дома, в горнице и светлице. Придет он в Кувшинки часам к десяти-двенадцати, доложится аистам, Товарищу и Подруге, мол, задание выполнено точно в срок и в полном объеме, потери минимальные, раненых и убитых нет. Лишь у него, Андрея, время от времени кружится голова да случаются болевые прострелы в ранах, но это не страшно, не беда, дома все наладится.
Андрей прибавлял шагу и пускался мечтать дальше: как он зажжет в доме лампу, растопит лежанку, сготовит в ней себе горячий домашний ужин, заварит крепкого чаю, а после до самого утра будет читать отцовские книги. Все нынешние дневные приключения и переживания покажутся ему мелкими и незначительными, такими, о которых даже не стоит вспоминать.
И вдруг на полушаге, когда Андрей спускался с невысокого бугорка в ложбинку, всю затянутую мягким подхвойным мхом, острая, ножевая боль пронзила все его тело. Возникнув где-то глубоко внутри, в правом боку, она метнулась в ноги, подкосила их, а потом сдавила голову железным обручем, повела ее из стороны в сторону, и Андрей, теряя сознание, начат падать лицом в моховую зеленую залежь.
… Пришел он в себя, когда была уже глубокая ночь. В просвете между двумя старыми соснами горела на небе какая-то одинокая, словно заблудшая звезда. Андрей долго смотрел на нее, никак не в силах понять, где он и что с ним случилось. Минутами ему казалось, что он опять на войне, тяжело ранен и по справедливости оставлен своими, потому что перед ними поставлена срочная и очень трудная задача, от выполнения которой зависит судьба всей фронтовой давно задуманной операции. И тут жизнь одного человека принимать в расчет нельзя.
Но вот эти минуты проходили, бесследно исчезали где-то в ночи, а вместе с ними исчезали и видения. И теперь Андрей уже точно знал, что к своим он все-таки добрался (или его обнаружили вызванные по рации санитары) и лежит теперь в госпитале, приходит в себя после сложной операции. Чувствует он себя, конечно, неважно: кружится голова, болит рана, во всем теле унизительная слабость, но все это уже мелочи, главное, он у своих, и жизни его ничто не угрожает. В блаженстве Андрей даже прикрыл глаза, чтобы уберечься от яркого света подвешенной высоко, под самым потолком лампочки, так похожей на заблудшую звезду в ночном стылом небе.
Сколько Андрей лежал в этом обманном блаженстве, он определить не мог, но, в очередной раз придя в себя, четко и ясно осознал и вспомнил, где он и что с ним произошло. Надеяться на чью-либо помощь Андрею здесь, в лесах, не приходилось, никто его в болотных дебрях не обнаружит и не подберет, так что надо рассчитывать только на себя. Жаль, что нет у Андрея с собой хотя бы одной ампулы промедола. Можно было бы сделать укол и на этом уколе дойти если не до самого дома, то уж до пристани точно. А это какое-никакое укрытие, да и следы человеческие он там видел, значит, кто-то возле пристани бывает, бродит и вполне может на Андрея натолкнуться. Если это человек не совсем потерянный, то помощь он Андрею окажет, а если плохой, потерянный, тогда и разговор у них состоится плохой. Слава Богу. Андрей не безоружный: Сашин пистолет лежит у него в левом кармане бушлата, и уж сил на то, чтоб достать его оттуда, извлечь, у Андрея как-нибудь хватит.
Но спасительного промедола не было, и Андрею предстояло обходиться без него. Он достал фляжку с водой, сделал несколько затяжных глотков и вроде бы взбодрился, почувствовал минутное облегчение. В голове прекратился надоедливый, будто шмелиный звон, она перестала кружиться, обессиленно падать на грудь; боль в ранах тоже затихла, ушла куда-то вглубь. Опять соблазнительно было Андрею, поверив этому облегчению, так и остаться лежать на моховой прохладной подушке в надежде, что ему станет еще лучше. Но сознание его было слишком ясным и четким, чтоб поддаться такому соблазну. Надо идти, двигаться вперед, вначале к пристани, а потом и к дому, где у него есть все-таки кое-какие лекарства, но шпа, йод, наконец, водка, которая, наверное, тоже чем-то сможет помочь.
Обнаружив рядом невысокую, но достаточно уже взрослую березку, Андрей оперся на нее и вполне благополучно встал на ноги. Сосны у него нал головой, а вместе с ним и блуждающая звезда в последний раз качнулись из стороны в сторону и тоже замерли, обрели стойкость и силу. Отпустив березку и поочередно опираясь на шершаво-липкие стволы сосен, Андрей сделал вначале один, потом другой и третий шаг и постепенно втянулся в движение, теперь уже без всякого сомнения веря, что дойдет он, опираясь так вот на мощные сосны и ели, и до пристани, и до самого дома.
Но путь Андрея был недолгий. Шагов через сорок-пятьдесят боль в правом боку проснулась еще с большей, совсем уж нестерпимой силой, полоснула невидимым ножом по всему животу, от бедра до бедра; в глазах у Андрея сразу затуманилось, голова пошла кругом, и он опять упал, и уже не на мягкий податливый мох, а на твердую, почти каменистую землю, на корни и коряги у подножия выбившейся из ряда и неожиданно преградившей ему дорогу сосны.
Лежал Андрей в забытьи, как и в прошлый раз, долго. Ночь за это время повернула на вторую половину, увела куда-то за собой на восток блуждающую звезду-отшельницу, сомкнула у Андрея над головой непроглядным шатром сосны. Когда он обрел сознание и с трудом попил воды, то уже и не подумал вставать: никаких сил на это не осталось. Но и лежать без всякого движения на каменистой земле тоже было нельзя. Ни до чего хорошего он здесь не долежится: того и гляди, объявится где-нибудь матерый изголодавшийся волк или даже стая волков. Заметив неподвижного полумертвого человека, они, не задумываясь, нападут на него, и тогда Андрею уже никакой пистолет не поможет. Он и вскинуть его не успеет, как волки перегрызут ему горло. Поэтому надо во что бы то ни стало обозначить себя живым, двигаться, ползти вперед. До пристани тут и ползти-то всего километра три – три тысячи шагов. Если не расслабляться и не паниковать, то к утру можно быть на месте, а там будет видно, что делать дальше.