В воздухе разносятся бесконечные завывания раковин; словно весь континент проникся эхом раковин, его заволокло густым туманом, исходящим из луны, а в небесах протянулась странная радуга. Предположительно усиливается блеск знания и планет, приближающихся к Земле-Океану. Похоже, наступает смена времен. Однако мы не знаем, ни какая смена, ни каких времен, ни где она произойдет, ни откуда придет.
Я закрываю глаза, и они закрыты. Я наполнился светом молнии. Костер — это тот самый костер, что инстинктивно загорается в каждом живом существе. Или должен был бы загораться под влиянием инстинкта или восторга. В мозгу. В его галлюцинациях. В его чарах. Некто. Во вдохновениях и волнениях бытия и небытия. Вдохновения и волнения зажигают этот мир бесчисленными огнями. Я иду по тропе — по великой тропе, — что привела меня к кустарнику, над которым идет дождь, и извивается среди сосен и белок в глубоком «наброске» леса*, раскрашенного туманом и красотой. Вдали медленно вырисовывается та знаменитая пустошь, где (никто не знал, каким образом) должно было произойти милосердное и ужасное прибытие Святого Покровителя Америк, столь же близкого, сколь и неизвестного.
*Игра слов, основанная на созвучии испанских слов «bosquejo» («набросок») и «bosque» («лес»).
Ну и сюрприз приготовил мне дон Хуан. Он так настаивал на том, чтобы добраться до вершин, а еще на том, чтобы найти исток восхитительной, холодной как лед речушки. Он настаивал, чтобы мы ступали на каждую тропинку, любой брод мог превратиться в новую тропинку, и таким образом сети идущего расширялись, и, обнажая гору, ее самые потаенные уголки, мы вырывали у нее столь ревностно таимые секреты, тысячи далей.
И мы проникали все глубже, не зная ни границ, ни пределов, чтобы окунуться в эту великолепную, пронзительно холодную ночь. Тьма ослепила нас (если можно так сказать), небо раскололось на куски, как будто рушились изначальные небеса, гора превратилась в белое сияние. Задул ледяной ветер. Точно проснулась спящая Антарктида, заброшенный, обледеневший полюс мысли. И тогда, в тот первый раз, дон Хуан сказал мне: — Кто-то развел костер и подает нам сигналы.
Этот кто-то появился медленно, как крадущийся ураган. А может, мы увидели бы то, что было гигантской стеной или оградой.
Ужасной стеной, воздвигнутой в наших произвольных действительностях, скроенных исходя из наших пяти чувств, пресыщенных и судорожных; иными глубинами реальности, которые обширны, как то, чем они являются, и которые постепенно открывались на той старинной карте Истлана.
Разве что дон Хуан будет с нами. Тогда они становятся такими же видимыми и конкретными, как ты и я. Или как ты миллион лет тому назад, или как я через миллион лет — мы, которых не было, но которые все-таки уже были — задуманные, принимаемые в расчет, — все это так просто для дона Хуана. Незнакомец, зажигавший эти костры и подававший сигналы, грохотал неразборчивыми звуками от Плутона до горы. Правое и левое плечо. Он или выходил на свет, или терзал гору.