— Разожги еще один костер у моря, вблизи Тихого океана.
Он сказал это несколько дней назад, и вот он уже раз водит его. Гора грохочет. Голос горы.
— Поднимись на нее по любой из обнаруженных троп, и пойдем к нему. Нужно выяснить, он ли это. Мы находимся в неприятном положении: нам приходится наблюдать, не будучи видимыми. Разве что, разведя другой костер, мы укажем ему, где находимся. Нужно покричать ему. Ему требуется Мост. Он находится неимоверно дале ко, он как будто пребывает в неком мифическом состоя нии. Как ты и как я. Так же.
Нам было легко, потому что толпа невнимательных людей не может обнаружить летящую стрелу. Мы превратились в дым. В пепел дыма. Толпа невнимательных никогда не сможет уловить тона истины и его неистощимого импульса, потому что они движутся в своем тайном мире уклончивости и притворства. Они заняты своим состоянием сомнамбул, отчаянно старающихся остаться собой. Мы находимся в секретном путешествии, и наши переходы через границы выглядят как тайные исчезновения.
До сих пор у нас был только один поверенный наших тайн. Теперь же у нас еще две компании. Такие замечательные и уважаемые, что мы ощущаем себя целым, полным миром. То были славные времена, и мы дышали неясной свободой, чье веяние, преодолевая разложение, отовсюду доносилось до нас, чтобы мы воздвигали перекресток за перекрестком, пересекая Истлан, который лежал там, на раскаленных углях, уже изнемогая, с раскрытым ртом, сочившимся слюной и затягивавшимся радарами паутины.
Даже там мы не поднимали вихрей. Мы вознамерились исчезнуть, и это нам удалось, однако теперь, с этим дикарем, мы не знаем, что и как получится. Он способен появляться где угодно, и он выйдет оттуда только весь покрытый личинками и лепестками, целой завесой из лепестков.
Совершенный образ, как тот, внезапно и неожиданно представший нам единорог, дикий и ангелоподобный, когда он выходит, как наши неразлучные волки, из таинственной чащи, окружающей водопад. На его волосах, на его плечах и лице — завеса из цветочных лепестков. Если бы с нами были Хемингуэй или Саган, если бы мы пригласили нашего дорогого Азимова или Сартра! Они помогли бы нам устроить для него висячие мосты, чтобы противодействовать обрушивающейся на нас дикости. Похоже, он собирается разнести ограду в щепки. Ты знаешь, что я редко называю конкретные имена, но сейчас тебе это необходимо в качестве отправной точки.
Тайна начинает рушиться, потому что Святой-Шаман разрывает сеть и выпрыгивает из нее как дельфин.
Он придет сейчас?
Нет. Я не хочу беспокоить его, он погрузился в кипящий источник последней Обители, там, в твоих прежних полях, исполненных великой неторопливости, где мы купались в радуге, помнишь?
Ты тоскуешь по иным временам, и это странно.
Это влияние Святого-Шамана наполняет меня тоской и возбуждает во мне дух новой встречи с состояниями, предшествовавшими нашей разорванной завесе. Теперь, когда вокруг столько глупостей типа твоих пресловутых «сотовых», атмосфера переполняется самой обычной тривиальностью. Ты уже понял, о каких отверстиях я веду речь?.. О местах выброса струи, о дыхательном отверстии твоего белого кита?
Временами они немного выводят меня из себя.
Хочешь, я немного поясню вам, как вы можете истолковать мои слова, чтобы лучше понять их?
Если тебе угодно.
Когда по мне хлещут бесконечности содрогающихся безмолвии — я не слишком настаиваю, — я соскальзываю в тоску.
И тебе хочется приблизиться.
И меня охватывает тоска, когда я долго нахожусь в южной части Тихого океана твоего мира. Вблизи сияющего Арктура. В последнее время твой мир наводнен множеством горячих женщин, которые беременеют даже от взгляда и зачинают детей по поводу и без повода, словно их мучает тревога, им нужно ухватиться за что-нибудь, что пребудет всегда. Какое горе!
Ожидая финала чудесного процесса, он уже готов принять Накидку, сначала он набрасывает ее на спину, а потом, повинуясь слову Девы, переворачивает ее наперед на Святой горе (кстати, она не выше, чем его пустыня, заросшая крапивой), он еще не вышел из своего зачарованного состояния, ты знаешь, что находится внутри последней Обители?
Не имею ни малейшего представления.
Орган. Да. Серьезно. Музыкальный инструмент — орган, на нем играет монах, который шел за ним вслед за волком.
Ты хочешь сказать, что кто-то следует за ним и был свидетелем всего того, что происходило в местах его горячих омовений?
Я хочу сказать, что некто следует за ним — как раз «от» мест его горячих омовений, а теперь пользуется моментом отсутствия и транса Святого-Шамана и играет на его органе, — и что это иностранец, принадлежащий к иному народу, и что он немец.