*Так у автора.
Прозрачность Святого-Шамана породила печальную легенду, решительно переделанную в сказку о полуголодном индейце, которую, к сожалению, все мы, из-за мозговой усталости или из равнодушия — прах к праху, — приняли, покорно склонив головы под ударами бича и дубины. Львы окутали себя неизвестностью. Некоторые воспользовались избытком послаблений, поскольку Корона уже не так налегала на ярмо, и ушли как можно дальше, даже от покинутого Тепейяка.
Ибо никому не хотелось замечать и признавать этот обман, эту ошибку, это дерзкое убийство. Ему пришлось угаснуть, в то время как вершины оленя-бабочки, Святого-Шамана и даже человека-волка медленно заселялись по мере того, как по ним разбредались монахи; а еще они уничтожали их; это была мука жертвы Блаженного самоотвержения его прозрачности, жертвы, принесенной ради бесконечности его восторженного присутствия.
Седьмой разговор. «В тот день, я не знаю почему, убийца потерпел поражение, как только перед нами оказалось это благословенное чудо. Кое-кому из нас пришлось признать, что они не готовы к этому настоящему, и тогда мы добровольно отстранились, умыв руки, мы не поддержали раздора, потому что он стал казаться нам идиотским после того, как мы побывали в присутствии Святого-Шамана. Это было нечто бесконечно удивительное, я никогда не думал, что у меня в голове все настолько перевернется, что я чуть не сойду с ума. Я потерял равновесие, и сердце просто выскакивало у меня из груди при воспоминании о его словах, запечатленных в глубине моей души, в тот день разорвавшейся на куски. Тогда я продал имение и роздал все, что имел, своим родным. Они окрестили меня сумасшедшим. Однако то, что я увидел в тот день, не позволяло мне продолжать жить по-прежнему, у меня больше не было на это сил, и все это длилось вплоть до дня, когда, обливаясь слезами, сокрушаясь обо всей этой интриге, снедаемый гневом и ужасом, порожденными этим преступлением, я потерял сознание. И вот теперь, когда возникает хоть малейший повод для огорчения и расстройства, я пересекаю границы Анд в направлении Южного моря, чтобы снова и снова поразмышлять там о лишившем меня сна Видении Владычицы Небесной. Оно зачаровывает меня, превращая мое тело, с одной стороны, в ведро воды, а с другой — в реку света, в борозду чудесного потока неудержимого счастья. Поэтому мне и пришлось бежать из долины, которая теперь была Хижиной, и от воспоминания о том, что (я понял это позже) было жатвой разожженного им костра».
ПАССАЖ О МОСТЕ ПРИНИМАЮЩЕМ. Я Хуан Диего. Ты опять все видел, друг мой дон Хуан…
Не все. Я видел, но не все.
Все видеть невозможно, но если ты хочешь воспользоваться моими глазами, чтобы на них посмотрели твои глаза, возьми их.
Мне не нужно, чтобы ты отдавал их мне, Святой-Шаман. Я видел достаточно. И теперь мои глаза наполнились Пеплом. От радости, а еще из-за дали, далекой, словно тайная мгла, поднимающаяся вечером — этим вечером, похожим на тот, другой. Ты не видел, как вершины брали одну за другой, потому что задолго до этого ушел вместе с Девой…
Ты прекрасно знаешь, что Блаженство разделить невозможно, что оно, непреодолимое в своей кротости, побеждает все и поглощает тебя.
Да, я знаю.
Я больше не мог позволить себе ни единого мига промедления, сопротивления Ее зову. Она — Дева-Богоматерь. Мой воин здесь, вместе с твоими, обезумевший от счастья. Он любит свою расу так же, как я люблю свою. И я готов перейти Мост, чтобы принять на себя боль его усталых лап, коснуться его кожи, чтобы облегчить его пределы, мои тропы, мои террасы, мои сады…
Те твои цветы, розы, прижились в некоторых обителях, они до сих пор дают бутоны и дышат предвечерним ветром.
А что со Львами?
Они исчезли. Постепенно.
А доминиканцы?
Они спустились с вихрей и решили окопаться в своих церквах или покинули род человеческий и целиком посвятили себя добродетели познания истинной любви.
Истинной любви?
Да, именно так. Единственная истинная любовь, воз можная в этом мире, — это любовь ко всему. Все остальное — это желание, химера и горечь.
Я ощущаю радость жизни.
После стольких веков.
Я ушел от вас, чтобы вы увидели все это без моей опеки и чтобы снова смотреть на это; я сдержал свои рыдания, но не свою великую радость. Теперь я зажигаю истинный костер возле Южного моря, моего Тихого океана. Ведь моя Госпожа, Дева Мария, так любила ходить в свете багряного заката — стольких закатов — по воде этого моря.