Она благословила его берега.
Да, Она благословила их.
Твои ущелья и твои пляжи.
Места моего уединения.
И ту пустыню — мою пустыню. Западную пустыню.
Индеец-яки. Шаман, знающий слои памяти, друг Бога и Христа, скажи мне, сколько же нам ждать, чтобы распространился этот документ, именующий меня Отшельником.
Ты уже понял…
Я до сих пор еще растерян и ошеломлен. У меня отовсюду растут крылья, и я ничего не могу с этим поделать. Птицы повсюду — терраса — вот что я такое. Мой Континент. Прекрасные и благословенные птицы повсюду на моем Континенте.
Хуан Диего возвращается в тело птицы Феникс, которая снова уселась у меня за спиной — на свою любимую антенну, — и улетает.
— Глаз-олень-бабочка… это произошло. Так же как взмахиваешь вуалью, как задергиваешь занавеску на окне, — бормочет (нечто наподобие длинного монолога) дон Хуан, вспоминая Вершину и ее чары, — как распахиваешь окно, как смотришь, не глядя, вдаль, так же отличаешь себя от того, кем ты был, и одна за другой раскрываются охапки облаков, и из них вырывают Закаты, которые они несли в себе; одним глотком проверяется эта капля воды и та, другая, и слегка онемевает тело, дрожащее от алого холода при каждом откровении памяти облаков.
Это обостренность чувств оленя-бабочки, вспоминающего бездонные ущелья, где он бродил, пересекая исступление зарослей и дикого свинчатника, то тут, то там ощущая нёбом восхитительную пытку плодов, жуя семена и листья с горьким вкусом, который ударяет в голову оленю, и он, гордо выпрямившийся, неоспоримо благословенный, проходит по самому сердцу старого леса своего мира, пересекая даже солнечные лучи, тающие в игре светотени, и останавливается там, и из его рогов вылетают бабочки. Это его сердце, разрывающееся от истинной любви — той, о которой он говорил, — он бабочкой пролетает сквозь вихри тайн и устремляется к клубам озаренного тумана, — как вдруг — внезапно и удивительно — протягивается нежная рука, и олень-бабочка делает шаг, и поднимается, и исчезает на раскрытой ладони Девы Марии Гуадалупской с Тепейякского холма.
Это произошло в тот самый миг, когда тело, ударяясь о каменные стены, падало на дно ущелья — потому что на самом деле засада оказалась легким толчком, и оба они, волк и Отшельник, взлетели, чтобы вместе оказаться на благодатных ладонях Смуглой Девы.
Глаз-шоколад-сова… это произошло. Лесная птица, наизусть знающая вечные тени леса и лунной стихии, вращает головой, словно прожектором тревоги, и бредит в направлениях пронзаемых им теней, и обнаруживает мерцающую гроздь бобов какао, таких восхитительных на вкус. Сова не может ухватиться за ветку рядом с лакомством и взлетает, распахнув свои крылья, созданные, чтобы планировать без ветра, тихо, на бреющем полете, под кронами деревьев, так, чтобы никто не заметил ее, не ощутил ее присутствия. Она не может устоять перед соблазном, она на лету отщипывает один стручок и заглатывает его, ее твердый язык расщепляет оболочку, которую клюв и нёбо, действуя как идеальные рычаги, выбрасывают в воздух, и наслаждается вкусом этой священной пищи. Она растворила ее во рту и проглотила, еще прежде чем вернулась на свою любимую ветку, однако в тот момент, когда ее огромные когти касаются ветки, та оказывается вытянутым пальцем цвета розового дерева — пальцем Смуглой Девы, и Она уносит сову с собой в свой сад.
Это произошло, когда волк и Святой-Шаман — их тела — падали, предчувствуя, что они не падают, а летят над равниной к радуге, погруженной в ущелье, чтобы ухватиться за Покрывало Девы и превратиться в перелетных гусей разорванных Небес.
Глаз-ягуар… это произошло. В дебрях сельвы ягуар жертвовал своим голодом ради наслаждения, которое он испытывал (КРАСОТА ЕСТЬ КВИНТЭССЕНЦИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ), и видел вдали, как разгорается закатное небо. Ягуар, обрызганный пятнами сельвы, впечатавшимися в его шкуру, потому что при каждом удобном случае он валялся там, на влажных, увядших листьях, на узкой полоске земли у водопада, под ползучими лианами, где он так любит прятаться, мяукая, как котенок, или издавая стоны, как ягуар. Он лежал там, как брошенное угасающее солнце, чтобы освещать лесную ночь и поддерживать костер пробуждения. Он растягивается среди фиолетовых теней, чтобы его астральное тело побродило по великолепному, ослепительному закату. Но вдруг грохот далеких небесных барабанов, отдаваясь эхом, опустошает его распростертое тело, забытое там, как отблеск солнечного луча, и перемещает его в другое тело, мощное, крылатое. И тогда ягуар делает огромный скачок и падает, не падая, на тыльную сторону руки Девы и останавливается там, не скользя, и, еще не пришедший в себя от изумления, лижет благословенную руку, которая забирает его из сельвы и уносит с собой на радугу…