— Они ненавидят Святого. Разве Курия когда-нибудь понимала своих Святых? Никогда. Они замучивают их до смерти и унижают их. Они никогда не знают их. Блаженные историки исполняют веление своего хрупкого скептицизма; все так легко: это вода, говорят они; как будто это вода! В такой-то день, такого-то числа, до мельчайших подробностей. До подробностей, а не то, не дай Бог, кто-то испугается. Нет такого дня, нет такого числа, а ведь уже сколько раз мир обернулся вокруг своей оси! Всегда, в каждом «сегодня» есть день и есть ночь. Сегодня — это сегодня. Завтра — это никогда, и вчера — это тоже никогда. А сегодня — это навсегда…
Сегодня — это навсегда… я припоминаю нечто подобное.
Высасывай, впитывай, склонись, входи, это Блаженство!
Что ты сказал?
Исступление — это Блаженство. Кровь Кецалькоатля. Его исступление. Как же не вырасти крыльям у змеи, если они вырастают у волков и у собак? Если крылья вырастают у камней и у лесов? Если у Мира-Океана крылья вырастают везде, на всех горизонтах дней и звезд? «Мы на небе!» — сказала мне Она.
Сказала то, о чем я, будучи Шаманом, уже знал, мне был открыт доступ к этой огромной, бескрайней дыре. Почему не вырастают крылья у всего? Если кто-то не видит крыльев, значит, у него нет глаз — ему надо лечить глаза.
Или вырвать их из орбит.
Вырвать их из их сонных ям, и отнести их к морю, и крикнуть им: Смотрите же, это лазурь! Это я и делаю. Я делаю это как Шаман. И я буду продолжать делать это.
Святые не делают такого.
Еще как делают — и это, и многое другое. Блаженства у меня в избытке, и его хватит надолго. Ты думаешь, я могу умереть после Видения? Эти глупцы. Они сбросили меня в какое-то ущелье, и, с тех пор как они меня сбросили, на вершинах моей Мексики явились кресты, и Ее образ, такой прекрасный и такой отстраненный, такой далекий и близкий, начертанный Ее собственной рукой, является в самых неожиданных уголках мо ей земли.
Где твои останки? У нас нет никакого знака от тебя — ни косточки, ни горстки обугленных частиц, ни следа, хоть какого-нибудь.
Просто невероятно, что целая страна и поколения ее жителей принимают за чистую монету историю о добром индейце.
СВЯТЫЕ НЕ БЫВАЮТ ВЯЛЫМИ И ПАССИВНЫМИ. ЛЮБОЙ АНГЕЛ УЖАСЕН.
От того вялого и пассивного индейца не осталось ничего, потому что никогда ничего не существовало.
Шаман-невежда? Это столь же нелепо, сколь и глупо. Он был Шаманом еще до того, как стал Святым. Он не смог бы удерживать Видение, как не смог бы трус или невежда..Трус приходит в ужас, и у него схватывает сердце, невежда поворачивается спиной и напивается на первом же углу… Великие события истории Человека происходили и становились известны, когда их испытывали на своей Живой Плоти те, кто обладал подходящим для этого характером, великолепным, уникальным, собственным, а не перенятым у кого-то, потому что его просто не возможно перенять, ему невозможно подражать. Величие характера измеряется лишь впоследствии, в соответствии с природой пережитого события. Хуан Диего не может быть человеком незначительным и заурядным — что впол не устроило бы Курию, — он не может быть ни хорошим сыном, ни хорошим отцом, ни лучшим из друзей, не мо жет развлекаться на дружеских вечеринках тот, кто был избран на роль Восприемника явленного Видения, тот, кто возымел само Видение. У него были свои причины и мотивы, чтобы явиться вдруг, заранее зная, что не будет выслушан, — и он не произносит ни слова, заранее зная, что не будет признан. Он поворачивается спиной и исчезает; а кроме того, он уже знает: ему устроят ловушку -и он без сопротивления предастся в их руки.
— Я сдержался. Да. Шаман, которого я несу в себе, ответил бы на насилие насилием — до Видения, но Блаженство… Святого.
Человека, обретшего Благодать видения воочию Вселенской Матери, Марии, Божественной Матери самого Христа и Создательницы Жизни Вселенной.
Тонанцин; Тонанцин, помазанной Кецалькоатлю…
Воскресшей. Другой Тонанцин, не той же самой. Другому Кецалькоатлю, не тому же самому.
Должно быть, трудно все время перемещаться, являться то тут, то там, везде, в любом месте, в любой вещи и предмете…
Зачем беспокоиться об этом мне — Шаману, если у меня нет ни дома, ни хижины, ни колыбели, ни народа, ни рода… Я — все колыбели, их рыдания и напевы — все хижины, их двери, пол, крыша, все, что их окружает — все народы, их традиции и мифы; все рода — их пути и судьбы. Зачем же мне задумываться об этом? Я вошел — вдруг оказался внутри — в это восхитительное естественное состояние судорожного ума, или назови его как тебе будет угодно, в состояние изменения основной материи, ко торое наполняет все тело светом и потрясает его…