Привет, как поживаешь?
Как могу.
Где ты находишься?
Когда?
Сейчас.
На одной асотее.
Что ты делаешь?
Чудеса.
Чудеса?
Ну я их не делаю, я их выявляю. Асотея — это радар и мост.
— Когда происходят какие-то события, они происходят одно за другим. Орел, которого я видел утром. Ледяная буря, случившаяся на днях. Та ночь, такая легкая, такая восхитительная, святая ночь Отшельника. Рождество после этой доброй ночи*. Доброй от слова «добро». Идеальной ночи. Ночи родов и озарения. На другой день. я увидел его.
*Игра слов: словосочетание «добрая ночь» по-испански означает сочельник (канун Рождества).
— Кого?
— Дона Хуана, разумеется.
— Где?
— Повсюду. Я повсюду ходил с ним, с ними. Они были счастливы, а я — очень рад. Пока он не сказал мне.
— Что он сказал тебе?
— Ты задаешь слишком много вопросов. Какая тебе раз ница, что он мне сказал?
— У нас ведь интервью.
— А можно узнать, кого ты интервьюируешь и по чему?
— Потому, что уже пора тебе снова выйти на свет.
— А как же миф?
Любой миф возвращается. А теперь скажи мне, что тебе сказал дон Хуан.
Он спросил, хочу ли я встретиться с близким другом; я ответил, что да, хочу. Если это друг, то само собой. Мы устали, нас все покинули, и, отдыхая, мы говорили достаточно свободно — в разумных пределах. ОТДЫХАЯ ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ ОТ САМИХ СЕБЯ.
И что же произошло?
Он сказал мне — вот так, вдруг, — что Папа уже может умереть. Что его дело окончено. Я не понял. Какое отношение имею я к Папе?..
А что потом?
Он сказал, что посредством Папы, может быть (хотя это прозвучало не слишком убежденно), прояснится тайна Хуана Диего, Святого-Шамана, но что бедный старик уже получил разрешение умереть. И что придет другой Папа — Мистик. Тут я расхохотался. Папа — Мистик! И Курия до пустит такое?.. Это не выйдет за пределы Курии, — сказал он. Конечно нет. Я возразил: а тогда откуда же…
Это выберет Хуан Диего… Что?
Вдруг мне показалось, что дон Хуан играет со мной.
Да, — сказал он, — хотя ты и не веришь. Будет так.
И будет братская трапеза.
Праздник? — как дурак спросил я.
Нет, — возразил на этот раз дон Хуан. — Это будет не праздник, потому что праздновать будет нечего: это будет братская трапеза. Знаешь, что означает «братская трапеза»? Это восхитительное счастье, великая священная радость. Сам Христос будет так рад, что даже поз волит себе удовольствие дать Папе — этому Папе — на ставника: Хуана Диего. Святого. Я недоумевал. И вдруг… вдруг я понял.
Так значит, друг, который придет к нам, — это Мистический Папа?
Нет! — воскликнул дон Хуан. — Друг, который придет к нам, — это Хуан Диего.
«О Господи», — произнес я про себя. Дон Хуан взглянул на меня, чуть улыбаясь, но его взгляд выражал счастье, если под счастьем подразумеваются сияющие глаза; он поднял указательный палец и поманил меня.
— Иди сюда, — сказал он, и я пошел.
Когда мы шли вместе с его волками, моими неразлучными спутниками, он поведал мне все в подробностях; в последнее время он держался именно так: мы были как один человек. Постепенно я начал понимать то, что могло показаться настоящей дерзостью, у меня мурашки бегали по спине. Ну и Рождество. Мы ушли очень далеко. От зари до зари мы преодолели около ста километров. Мы поднимались на вершины, вдыхали пространства, я подвернул правую ногу, чуть не сломал ее совсем, у меня чуть не рассыпались все кости. Мы шли так долго, что мне это стало казаться вполне естественным. Восхитительно будоражило меня то, что солнце бьет в лицо, что я дрожу от холода, что я повинуюсь, соглашаюсь, даже радуюсь неизбежной Встрече с Отшельником (так назвал его в первый раз дон Хуан в тот день), который был Шаманом и который, направившись к Тихому океану, внезапно превратился в Отшельника, пребывающего в Блаженстве. Хуан Диего не знал, что с ним произойдет, или знал, мы собирались прямо спросить его об этом. При мысли об этом волосы (увы, немногочисленные) у меня на голове вставали дыбом, а кожа покрывалась мурашками. Так было суждс но. Очень скоро — я не знал точно, когда именно, — нам предстояло встретиться со Святым, единственным, кому предстала во всем естестве Владычица Небесная, Дева Мария Гуадалупская с Тепейякского холма. Странным и неприятным моментом было то, что из-за поврежденной правой ноги мне пришлось проваляться на асотее целых четыре безумно жарких солнечных дня.
— Полечи меня, — сказал я дону Хуану, — мне нужно ходить.