Держи под контролем любовь к конкретным реально стям — не растворяйся, не взрывайся. Если он взорвется, мы вернемся, подождем, пока он не вернется туда.
А если он не вернется?
Этого не может быть. Книга резко прерывается, и скажи спасибо за то, что это возможно. Ибо ты преобразишься, Святой-Шаман подобен цианистому калию, жидкому огню, глотку плазмы из Грааля… …он просто возмутитель — это говорю тебе я, дон Хуан.
Он содрогается и умолкает. Внезапно я оказался один. Брошенный, как камень на землю. Вот так просто. (Это врата солнца, состояние духа Хуана Диего, где он под-питывается жизнью и смертью.) Разве об этом нужно говорить? Когда он свалил ограду, я понял, что его смерть бессмертна, а его жизнь вечна. Как порыв ветра, как вспышка света, как молния. (Его двойное имя означает именно это.)
Снаружи нет никого. Дверь, что никогда не закрывается, абсолютно спокойна — недвижная разорванная завеса. Иллюзия цепляется за ее глубину, похоже, мои неразлучные спутники решили прибегнуть к испытанному средству — вырыть собственную нору, чтобы мы смогли восстановить свои силы, и там, в этом логове, я собираюсь устроиться поудобнее и расколоть озаренную ночь, где взорвался дон Хуан. Вселенная не отдыхает, она расширяется. Свечи кружатся. Некоторые свечи, зажженные в полночь на некоторых алтарях, сонно мерцают — это их колышет легкое дыхание дующего на них Хуана Диего.
Мы спускаемся, расслабляемся, просим передышки. Звенья памяти могут заставить замолчать призрак, поэтому необходимо отдохнуть: немного поразвлечься склонением, растянуться на ежедневном перекрестке, где СПОРЯТ И БЬЮТСЯ В БОЛИ И НАДЕЖДЕ ЛЮДИ И НЕПОЗНАННЫЕ СУЩЕСТВА, ИМ НЕВЕДОМА - ВЕРНЕЕ СКАЗАТЬ, ОТ НИХ СКРЫТА - СУБСТАНЦИЯ БОЛИ, А ЕЩЕ БОЛЕЕ ТОГО УПОРСТВО НАДЕЖДЫ В ИХ ЖИЗНЯХ, БРАТСКИХ, ТО ЕСТЬ ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ ТЕНЯМ. Дон Хуан прислоняется к тени стены асотеи и отхлебывает воды, сочащейся лазурью.
— Красивый водопад, — шепчет он.
Я был ошеломлен, обнаружив водопад именно там, где мои неразлучные спутники обычно устраивались, чтобы подремать. Это же надо — я никогда не замечал, что он там есть! СКОЛЬ ЖЕ МНОГОГО НЕ ЗНАЕТ ЧЕЛОВЕК, ЭТО ОДНА ИЗ ФОРМ ЗАМКНУТОГО ИЗМЕРЕНИЯ, В КОТОРОМ МЫ ПРИВЫКЛИ ЖИТЬ, ОТДЕЛЕННЫЕ ОТ ЧУДЕСНОГО Вот это сюрприз! Разумеется, я подождал, пока дон Хуан отвлечется, потом он сделал мне свой такой милый знак — поднял указательный палец… и скоро мы увидимся. Он исчезает. Он становится на Клюв Ахускского Орла — без рубашки, только в своих красных Трусах, — и бросается вниз… Потом, насколько я понял, он «входит» и превращается в один из камней неподалеку от Креста, где непринужденно растянулся, тоже в красных Трусах, Хуан Диего: о Боже!
На уровне асотеи дрожат листья клена. Дрожат виски мира.
Дай Пикассо понять, что ему известно о существовании Вершин, он стал бы предтечей их изображения, написал бы их на холстах вместе со всем тем, что есть на них и вокруг них, вместе с ведущими к ним таинственными тропинками, вместе с их ручьями, их тайными проходами, которые так легко забываются, их пещерами и парой-тройкой обнаженных нимф. Вместе с рогами.
Волков с рогами, бабочек с рогами, воды с рогами, нимф с рогами. Бога Пана с рогами и флейтами. Всех с флейтами.
Одна-единственная линия очерчивает Вершины с их мягкими изгибами — так можно сказать. Лук. Стрела, цель. Все так просто. Изгибы, расположенные на разных уровнях, и фигура Чак-Мооля*, лежащего как на угольях. Крик… Похоже, начинается церемония: древний владыка, Солнце; нет, еще более древний — огонь. Это ты? И он приближается, переступая еще немного затекшими ногами, среди этого рассвета в семнадцать часов (время Ахуско). В старом лесу полным-полно голубых птиц.
— Твоя одежда, твои тряпки. Они некрасивы, они не сверкают, они лишь прикрывают. Это тряпки из обрывков облаков. Они пахнут исступлением вершин и нор, они пахнут плодоносным молоком, залитыми солнцем трясинами, пастбищами, напитанными спорами лаванды. Твои тряпки. Можно сказать, что ты сражаешься в Твоих тряпках. Что они — благословенный шатер, внутри которого, в этом пустом пространстве, возрождается слово Бога. Твои тряпки. Дай мне хоть одну ниточку, хоть один клочок от его тряпок, и я смогу вместить и укрыть в них полмира. «Это шелковые нити», — высказывает свое мнение шмель. «Это таверны таинственных пьяных чужестранцев», — полагает дятел. «Это водяные тряпки», — считают гуси. «Это металлические нити, сделанные из ртути и вольфрама», — говорит волшебник. «Нет! — заставляет всех умолкнуть агонизирующая Владычица, Тонанцин, — это пестики воплей светлячков и фаллосов. Слышатся — я не могу избежать этого — звонкие рога. Морские раковины, издающие звуки, и рога с отполированных голов. Головы отполированных птиц, образующие нечто вроде свистков из все еще поющих костей. Цветы, воющие от спермы, сковавшие флейты из того, что осталось от скелетов койотов и кецаля».