— Не останавливайся, — слышу я.
На него производит впечатление то, как Мария, Небесная Дева-Мать, ведет себя с ним (он ничего не знает об этом). Он внимает Ее сияющему присутствию, он по-прежнему шаман, но его эмоции перехлестывают через край, его знания превосходят сами себя и превращаются с состояние неизреченного света. Это та самая вода, которую он разбрызгал. Он дает полную волю своему огромному желанию прикоснуться к Ней (к Деве) рукой, он наклоняет голову, словно желая рассмотреть Ее, наполнить себя Ею, объять Ее, его заливает ощущение бесконечного Блаженства. А Она молчит. Она ждет. Ждет, когда Хуан Диего вновь обретет свою обычную уравновешенность. Мы понимаем, что он как бы находится внутри явленного ему видения. Как только он приходит в себя, возвращаясь из своего экстатического состояния, Она, бесконечно осторожная и мудрая, несказанно одаряет его, и Ее дар питает воображение Святого-Шамана, который изо всех сил роется в мыслях и памяти, пытаясь произнести хотя бы одно слово, но не находит ни своего горла, ни шеи, ни слюны, ни языка, ни рта. Он по-прежнему молчит, ему никак не удается начать причащение. Он охвачен восторгом, стыдом и блаженством, и потому этот момент все не наступает. Он переполнен чувствами и смятением в присутствии этой подавляющей реальности.
Он был ограничен и знал это. Никакое движение с его стороны, никакая перспектива его мира не сочетались с Видением. Мария, Владычица Небесная, появлялась и исчезала в любой момент без всякого предупреждения, в самый неожиданный и невероятный момент; Хуан Диего делал все что мог, стараясь понять, расставить все на свои места, никто из них не смотрел на другого: Она — из Блп гочестия, он — из-за крайнего волнения. Однако он решил, что должен заговорить достойно, когда наступи! момент, если только он наступит, и поймать подходящее мгновение, найти подходящее слово, точное слово и да же подходящее место, уловить какой-то знак в выражении Ее лица. Его мозг был ошеломлен, перед глазами все мешалось, жаркий воздух (воздух пустыни или моря, сопровождавший Ее присутствие), великолепие вечера, превосходившее многие чудеса, цветы — а может, и не цветы, — плавающие в воде. Сквозь тело Марии скользили плывущие облака, вздымались гигантские волны Прибоя, алые и золотые из-за выглядывающих из них рыб, если это был Океан, накатывали волны горячего воздуха, если это была пустыня, и выглядывали койоты, волки, шипы, цветы, изумленные птицы, и все было охвачено потрясающим молчанием. Причащение продолжалось, он знал, что Она ждет слова.
Он всячески старался уловить этот видящий его взор, он смотрел на этот взор, проникавший сквозь него, заставлявший его мгновенно осознать смысл Откровения в экстазе этого присутствия, такого близкого и знакомого, этот взор принадлежал ему — он знал это, — он узнавал его, он не мог уклониться от него, и все же он знал, что волен в любой момент разрушить Видение, и его несказанно страшило даже самое малое предчувствие того, что это может случиться. Любая непредвиденная мелочь, неудачно сказанное слово, ошибка могли вызвать отдаление. От угрозы этого у него мурашки бежали по телу, Дева же могла одним только своим словом успокоить его, и Она раскрыла губы, и он услышал Ее проникновенный голос: «Ты должен прийти ко мне, найди свою тропу и приходи, поешь, напейся, насыться и приходи. Закончи свои походы и дела и приходи. Исцеляй, изучай, кричи, обратись в гром или в журавля и потом приходи. Узнай меня. Приблизься, дай мне увидеть тебя. Это смысл нашего одиночества. Не покидай наших благословенных, удались от деревни, от хижины и приходи в поля жить со мной и с нашими благословенными».
Мария была погружена в божественное созерцание своего мира, в восхищение им. Она поднимала взор и, довольная, созерцала свой мир. Чтобы напитать этим память Святого-Шамана и вдохновить его, чтобы он смог нести свое одиночество сквозь невозмутимое и бесконечное время. И так Она сидела, отражаясь в заводях вместе с облаками, среди красоты мира, в лазурном пространстве, складками охватывающем Ее тело.