Друг мой, дон Хуан, я исчезаю в этом кипении, я едва могу удержать слезы. Я понимаю соль сфер морей, разбившихся там на крохотные частички межзвездного света, изошедшего из сердца Девы, чтобы смягчить эти заброшенные части Млечного Пути, уже пульсирующие ужасами той безвестности, которая становится жизнью, когда она вырывается из мрака и снова встречается с судьбой, признавая ее необыкновенные истоки.
Я исчезаю, как любой человек, как химера. Я слишком скоро уничтожаю себя в Блаженстве. Моя Дева говорит мне: «Скоро ты будешь вместе со мной в своих горах, тогда ты увидишь меня вне себя и сможешь смотреть мне в глаза так же, как будут смотреть на меня мои дети. Значит, ты еще не перешел Мост».
«Мы вместе пройдем по радуге, протянувшейся в пространствах, и пойдем по тропе звезд».
— Тебе решать, — прошептал я, — я иду за Тобой. С закрытыми ли, с открытыми ли глазами я буду следовать за Тобой, не теряя из виду шлейфа Твоих знаков. Я знаю, что мы не можем бродить по нашим степям и пределам, потому что иначе мое те ло начнет рушиться, истощенное пыткой наслаждения, которым является для меня Твоя дружба до конца моих дней. Я признаю, что даже не смог бы вынести этого, я так рад, но так истощен, эликсир испаряется, сама жизнь уходит.
Тон голоса Хуана Диего меняется в зависимости от того, о чем он рассказывает, он громыхает целыми симфониями климатов. Но дон Хуан перебивает его: — Полное безветрие, разочарование. Медовая вода, ша манские премудрости, слюна улитки, слюна пауков, слюна волка, слюна клитора, ты плевал на больное место — вспомни все это.
И Хуан Диего, изнемогая и деля свое внимание между Мостом, дверью, асотеей, кострами и воспоминаниями, без всяких лицемерных уловок отвечает: — Моя слюна излечивает тех, кто страдает от боли в желудке, от отвращения их рвет, и они исцеляются. Она воздействует на призраки, беспозвоночные, которые бродили вокруг, пугая не винных. Они лопаются, и погружаются в пузырьки пены, и тонут в них. Моя слюна поднимала умерших от спазмов: после того как я плюну им в лицо, их мертвенно-бледные лица начинают улыбаться. А уж тем более моя слюна пробуждает спящих. Не раз, когда я плевал себе на ладони и смазывал слюной лбы, она изменяла роковые судьбы, превращая их в летнюю прогулку. Она гасила костры, успокаивала судорожные ветра; она создавала дотоле неведомые источники света и творила в темной воде синюю кровь.
Это увело Хуана Диего с опасного склона, где он так естественно наклонялся к кипению термальных источников…
— Дон Хуан, я надеюсь, что нынешняя встреча поможет выстроить другие Мосты и другие Хижины. Поможет оглядеть Америки, погруженные в сон, и разбудить тех, кто не спит, чтобы они поставили на голубятнях радужные шпили. Те, кто повернулся ко мне спиной, вряд ли сумеют победить инерцию привычки, породившей их, а те, кто даже ничего не слышал обо мне, может быть, высунутся из своих скучных жизней и немного взбодрятся, узнав, что по свету бродит отшельник-одиночка, исполненный радости. Может быть, они узнают, что на этих землях существовали шаманы с такой же, как и у нас, кожей цвета корицы и что они будут существовать и дальше даже после того, как принесли себя в жертву. Это средства Шамана и помазанного Святого, обе его природы — каждая по-своему, — скрещенные и овеваемые солнечным ветром. Возмущенные равнодушием пространства, темного и ограниченного, и недостатком белесого порошка, они взбунтовались и пошли путем собственной судьбы.
Когда Земля-Океан, двигаясь по своей необыкновенной, безумной и чудесной орбите, отдаляется от ее оси — Солнца, вдалеке появляются следы Зимы. «Но, — скажет кто-то, — это происходит на Севере планеты». А я приглашаю их поразмыслить, не оттого ли холоднее южная весна, что она происходит как раз в крайних точках отдаления планеты от Солнца. И тогда давайте разберемся с простыми катастрофическими состояниями здравого смысла и их оценками. И, пробудившись насколько возможно, взглянем другими глазами, умными, чуждыми всякой злонамеренности глазами животных, которые смотрят на все. Этого сделать нельзя?.. это действительность, превосходящая нас. Но по крайней мере, хоть кто-то осмеливается взглянуть оттуда на объективную реальность, которая проходит незамеченной; потому что, не будь это так, реальность существовала бы только привязанной к презренному, несносному, скучному человеческому рассудку, битком набитому факторами пустых интересов. Открытие тонального сознания различает и другие средства. Десять миллиардов альтернативных средств. Так, значит, этого сделать нельзя?.. А еще можно вынуть глаза из занимаемых ими орбит и положить их перед лазурью, перед алым или зеленым. И тогда они увидят, что происходит в мире, это совсем не то, что видят их глаза, когда они заняты близорукостью привычек своих прирученных головок. Это шаман вынимает у них глаза или мозги и уносит их туда, к моросящему дождю, падающему с потолка, или к морским террасам — к мельчайшим брызгам моря, — или к измороси цветущих долин. Мы — сам пол и его орган, а не один пол и другой пол. С глазами. Мы — то, чего мы по привычке никогда не видели. И мы потеряли целый мир. Но теперь Отшельник, застывший от холода и все такое, вот он, здесь. Жив-живехонек, бодрый и свежий, бодрый Святой, и такая нежность. Осьминожьи чернила на кончике еще одного пера вот-вот кончатся. Когда это случится, я вполне могу выбросить их в мусорное ведро. Но не чернила истребления и кровотечения. Осьминог может выделять чернила из нижней части своего тела и не кончает с собой при каждом выбросе; солнце плавится, не возвращаясь к прежнему состоянию, оно уходит в пещеры и, подобно ангелу, вновь засевает моря присутствием своего волнующего существования. Нечто подобное происходит сейчас с чернилами, свободно летающими над пределами. Дон Хуан (а иногда Хуан Диего), если на этом птичьем пере кончатся чернила, возьмет другое перо и станет прислушиваться к чистокровным словам, чтобы отыскивать явные и тайные следы Святого-Шамана, который, пробудившись, сказал, как преодолевать углы и пересечения рек, лишать зубы твердости и прививать в сердце горизонты. Ему не важно, что к нему повернулись спиной, мы, такие послушные, остались без перьев. Его чернила сохранят на грядущие века другие кипящие смерчи, взвихряющие океаны. Друзья ли, враги ли, свои или чужие, это Зима, но теплица распахивает свои окна и стряхивает с себя извечные испарения, туманившие Сад Эдема.