Я встречаю Хуана Диего — без Накидки, — созерцающего долину, когда всхожу на окрестные вершины, и спрашиваю его: Ты разводишь костер или поднимаешься в пепле?..
Я иду по облакам, — отвечает он.
Спокойно, без малейшего усилия я насчитал тридцать два изображения моей Девы, висящих тут и там. Одно — на низкой стене напротив. Другое — на окошке двери сторожа. Третье — на повороте, там, где проспект выходит на скоростное шоссе. Еще одно — в витрине аптеки. Еще одно — в лифте, рядом с кнопками. Еще одно на серебряном медальоне на восхитительной шее (плавно переходящей в великолепную грудь) телефонистки. Еще одно — при входе в узкий проход, ведущий в задний сад. Еще одно — среди цветов, рядом с садом, на дереве. Я прошел по всем тридцати двум местам. Однако нигде не заметил Хуана Диего. Его Прозрачность до сих пор наблюдает за тем, чтобы наши глаза скользили к Ее глазам, и исчезает. Но я обнаружил, что на меня чарующе воздействует это прекрасное, такое музыкальное имя, которое я повторяю, как дон Хуан и Хуан Диего: «Пресвятая Дева Мария Гуадалупская с Тепейякского холма, Небесные Врата».
Сегодня я собирался отдохнуть. Но я жду призыва, чтобы в эти выходные, как и во все предыдущие, взойти на гору — высокую или среднюю, выйти в лес или на равнину. Я очень доволен. Я только жду, чтобы подали сигнал к отправлению, чтобы наконец покинуть вакханалию этой уединенной пропасти — асотеи — и наконец оставить ее хозяйку в покое, а ее асотею — свободной, чтобы она никогда больше не дрожала. Оставить все на волю судеб.
Наши личные дела, похоже, почти ничего не значат.
Так оно и есть. Определенность порабощает.
Дева Мария Гуадалупская с Тепейякского холма мог ла бы поместить нас внутрь роя звезд, как тех, у кого есть выбор — открыть Небесные Врата. У нас нет информации, получал ли кто-нибудь другой подобный дар. Обратим взгляд на окно, за которым, как веер, развернулся его пейзаж. «К любому месту в мире я обращаю свои глаза — или глаза другого», — сказал Хуан Диего. Есть много подробностей — притом важных, — о которых тебе не стоит писать, таково наше пожелание. Оставим это до лучших времен. Разумеется, если кто-нибудь будет спрашивать, нужно уметь решительно отвечать на любое странное предложение или тревожную мысль, важно понять, что было бы бесполезно утверждать, что здесь сказано все, потому что это не так. Просто в тот душераздирающий момент засады мы созерцали шаманскими глазами кое-что из того, что произошло с момента нападения до того мгновения, когда тела раскрылись, словно развернутые простыни. А сколько же это длилось в человеческом измерении времени?.. это длилось целые века лжи. Целые века. До сих пор существует отверстие, сквозь которое можно видеть темноту камеры, куда поместили Хуана Диего, а потом заткнули отверстия — полагая, что он находится внутри. Но это было не так. Он был Шаманом, которого невозможно подстеречь; и он был Святым, которого невозможно злодейски стереть с карты.
При этих словах дон Хуан делает легкое движение, ничего, однако, не говоря; в его молчании кроется эта странная боль, аромат цикуты, одиночество и отчаяние, отвага.
Следует вспомнить, что, когда в официальных сферах разнеслось, подобно грохоту взорвавшегося пороха, известие: жаворонок попался в силки (это был шифр), многие в ту ночь откупорили свои лучшие вина и вывели напоказ своих лучших девушек, а те и не подозревали, что их нарядили для того, чтобы они утолили болезненную страсть узурпаторов. В далекой Короне умирали со смеху, потешаясь над именем этой взбунтовавшейся страны, пожелавшей называться Мексикой, что значит «пупок луны».
«Ты представляешь себе, как эти сукины сыны именовали себя пупками?»… Дожили бы они до наших дней… Святой-Шаман этой земли цвета корицы устремился к кульминации человеческой жизни. В то время или в другое. Всегда.
Дон Хуан…
Да?
Прости, что перебиваю тебя.
Ты учишься; но не извиняйся.
По-моему, Хуан Диего разжигает костер.
Вечером — нет. Он лежит там, на одном из своих пляжей, в ожидании Зеленой Волны. Многие, посмотрев на него, скажут, что он просто бездельничает…
Вот так же многие говорят, что я перестал встречаться с кем бы то ни было из-за своих зверей…
Ха! Так и говорят?
Да, меня считали коммерсантом, контрабандистом, ха-ха-ха…
Он умирает со смеху. Мне нравится его чувство юмора.
Когда тебя застанут в таком положении, сразу же на чинай рассуждать о старых итальянских мастерах… Это всегда срабатывает.
Но откуда у тебя подобные идеи?
Из твоего мира, дорогой мой. Из твоего несчастного мира.
Для разнообразия, я очень устал.
Тогда отдохни. А потом, через несколько минут, я буду присутствовать на одной Церемонии. Мы будем вместе на площадках, там великолепные места. И предупреждаю, завтрашний поход покажется тебе очень трудным: ты замерзнешь, замерзнешь от его дыхания.