Внезапно Хуан Диего поднимается с камня, на котором сидел все это время, — вдали воет волк, — и говорит: Я должен уйти.
Мы назначим тебе другую встречу в этом самом месте. Если только ты захочешь снова прийти на это же место.
Хорошо.
Он встал и так же бесшумно, как появился, быстро пошел в сторону зарослей. Птицы зачирикали. Мы остались | на месте, одни, в молчании, в ожидании, узнавая этот образ. Дон Хуан раскинул руки, сделал мне прощальный знак и удалился.
Город Мехико внизу до краев заполняет чашу окружающих его гор. Истлан окутывается туманом. Прошли века. Века неизвестности и той чудесной тишины, что приняла меня в свое лоно. БЕЗ ВЕК Я НЕ СМОГ ЗАДРЕМАТЬ. ОНИ У МЕНЯ КАК ЗАНАВЕСКИ - ОНИ ПРОПУСКАЮТ СВЕТ, ПОТОМУ ЧТО ОЧЕНЬ ТОНКИ. И вот мне чудится, что скоро мы отдалимся. Я не могу ни угадать, ни объяснить себе, как мы отдаляемся. Так далеко.
ПАССАЖ О МОСТЕ. Сколько времени мы будем ждать, скажи мне? Столько, сколько понадобится. Ты можешь сказать мне, сколько, скажи мне, просто чтобы знать. А если ты будешь знать, что из этого? Просто мне любопытно. Тебе придется надеть зимнюю одежду. И что, мы так и будем торчать здесь, скучать, сходить с ума от безделья, как будто мы в заложниках у этого моста? Мы будем ждать здесь, хочешь ты этого или нет. А если он не придет или ему вздумается пойти другой дорогой, по другому мосту? Он пойдет по этому. Я знаю. Мост пересекает то, что некогда было рекой, теперь он пересекает ее высохшее ложе, реку из камней, с песчаными берегами, реку, под дном которой скрыты ископаемые окаменелости. Древние моря. Теперь этот мост заброшен, по нему никто не ходит. Прежде Шаман ходил здесь. Ты действительно думаешь, что он вернется? Он вернется. Ну раз ты так говоришь… Мы удаляемся, отводим глаза, заблудившийся ветер — единственный, кто проходит по разрушенному мосту.
Вдали, среди Стихии, мерцает костер; похоже, его разжег Отшельник. Кто же еще? Костер горит уже много дней, и извивы его дыма, кажется, что-то означают. Это знаки. Он разговаривает с небесами. Небеса слушают его. Он озаряет звезды в море волков. В высохшем море одиноких волков. А чем он питается? Кореньями. Как ты, как я. Листьями, как и семенами. Листьями, как и плодами. Стеблями, наполненными кислым молоком. Он скоблит агаву. Скоблит и бредит. Бредит и скоблит. Он Шаман — такой же древний, как эта земля, не принадлежащая Ни кому. Океан потерпевшего кораблекрушение. Вон он — а ты боялся, что он не придет. Но он ведь не двигается. Двигается костер, но его пламя колеблется, перемещается: сейчас он здесь, завтра появится в другом месте. Он перейдет через мост. Пусть он перейдет сам. Предоставим этот мост его судьбе. И мы оставляем его. Одинокий как никогда. Прекрасный мост-призрак.
Он превращает дом в окна, двери становятся судьбами, столбы дыма — это колеблющиеся шаги Отшельника. Ладно. За окнами — возобновленное безумие мира. Мира, который, по его словам, очень молод, совсем молод. Так он говорит. Совсем молод. Как хочется, чтобы не было так холодно. Этот холод заполняет все низины и проникает даже в кости. Облаков нет, но солнце не греет. До земли доходит недостаточно тепла. Пустыня замерзает, покрывается льдом. Поэтому он разжигает один костер за другим. Ему даже не нужны спички. Он собирает сухие веточки. Потом разговаривает с ними, будто убеждая их загореться, или трет их одну о другую, похлопывает их по спине, стучит камнем о камень, кричит. Взывает. И костер зажигается. Его невидимые эмоции — это стигматы, которых никто не предчувствует, которых ни у кого нет, они подобны иероглифам на растрескавшихся камнях. Его эмоции исполнены суровости. Усталости. Исполнены ничего. Это сливки ничего. Целое болото ничего. Болото, из которого вылетят бабочки. Что он делает? Уж не зарядку ли? Зачем, черт побери, он разводит еще один костер? Для него не существует времени. Он никуда не спешит. Он перейдет через мост тогда, когда ему вздумается. Ты уверен, что это Хуан Диего? Уверен. Сколько ему лет? Множество. Он как будто только что родился. Он родился уже стариком. Он родился вдали от всего и от всех; его словно породила Стихия. Как рождается Шаман, как рождаются Святые. Что-то заставляет их преследовать то неизвестное, которое они подстерегают. Их жизнь — цепь поражений. Сколько печали там, где они проходят; они превращают ее в саван, сажают на этом кладбище благоуханные розы, прах оживает. Кажется, что Печаль исчезает в их присутствии; кажется, что эта болезнь — Печаль — излечивается одним их присутствием. Кажется, что их присутствие — такое далекое — беременно солнцем. Разноцветными солнцами. А их холод — кострами. Их ночи мерцают вспышками. Их небеса мерцают. Он поет или стонет. Среди воя и рева — и мантр — он варит мясо. Он кипятит свою кровь и отрыгивает.