Я исправлю свою жизнь. Обещаю Тебе, Боже. Может,. Ты ждешь от меня особых молитв, которыми Тебе молятся верующие, но я этих слов и этих молитв не знаю. Просто обещаю Тебе: моя жизнь будет другой. Я буду просить и уже прошу Твоей помощи, чтобы изменить ее. Не гнушайся меня, Господи, не отвергай меня. Прими меня в Свою милость и Свою любовь…
Сколько времени так простояла Вера в слезах и молитве — она и сама не знала. Время для нее остановилось. Оно просто исчезло. Ее грешная, опустошенная душа стояла перед Богом и плакала. А время отступило перед этой мольбой. Просто исчезло…
***
…Надежду определили в камеру предварительного заключения сразу после того, как она явилась с повесткой в отделение милиции. Она не могла не заметить людей, толпившихся возле этого здания, что-то выкрикивавших и державших в руках какие-то транспаранты.
— Видели, госпожа Смагина? — следователь кивнул в сторону приоткрытого окна, откуда доносились эти выкрики. — Это по вашу душеньку. Народ жаждет отмщения, расправы над вами. Справедливого наказания требует, показательного суда, а некоторые — даже показательной смертной казни. Просят поставить вас посреди улицы, разогнать машину и на полной скорости сбить с ног вас, чтобы вы узнали, почувствовали на своей шкуре то, что испытали детишки вместе со своей воспитательницей, когда вы проехались по ним.
— Моя… — начала было Надежда, хотев сказать: «Моя сестра не виновата», но тут же осеклась, вспомнив, что взяла на себя ее роль.
— Что «моя»? — по-своему понял следователь. — Моя твоя не понимай? Так что ли? Суд все разъяснит, объяснит, все докажет и поставит жирную точку. Как поют ваши будущие сокамерницы, «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». Никто не даст вам избавленья: ни Бог, ни царь и ни герой. И папаша не поможет. В последнее время внимание к таким особам, как вы, и таким делишкам, которыми вы занимаетесь, особое. Кончилось время, когда «мажорам» все сходило с рук. Пресса большой шум подняла, теперь ничем не откупитесь и ничего не спрячете. Судебный процесс будет широко освещаться. Звездой станете, Вера Павловна Смагина! Даже не звездой, а звездищей! А потом «зазвездите» по приговору суда на несколько лет к таким же преступницам.
— Преступницей будете меня называть, когда это докажет суд и огласит свой приговор, — спокойно остановила его Надежда.
— Ишь, какие мы грамотные, — рассмеялся следователь. — «Когда докажет суд». Уже все доказано! Несколько дней — и дело передаем в суд. Я надеюсь на ваше благоразумие,. что не будете отрицать бесспорные факты и поможете нам установить некоторые детали, как, например, к вам в руки, а потом в организм попал новейший психотропный препарат. Где вы его взяли? Кто помог достать? Каналы, имена — нас интересует все. Упираться с вашей стороны — лишь отягчать и без того тяжелую участь. Поможете — суд, будем надеяться, учтет ваше искреннее желание помочь следствию.
— Мне не в чем признаваться, — спокойно повторила Надежда. — Коль считаете, что все доказано, — можете судить меня по всей строгости закона. А коль доказательств мало — значит, ваше следствие необъективно.
— Упираться не в ваших интересах, госпожа Смагина, — следователь устало зевнул, прикрыв рот лежащей перед ним раскрытой папкой. — У нас доказательств относительно вашей вины больше, чем достаточно. А если врачам не удастся спасти жизнь воспитательницы, которая бросилась наперерез вашему безумству, то ваше дело будет иметь еще более печальные последствия. Так-то вот… Молите Бога, чтобы воспитательница осталась живой. Хотя я забыл: вы и в Бога-то не верите. Только в деньги да всемогущество своего любезного папаши. Но здесь ничто не поможет: ни папаша, ни его деньги.
— А Бог поможет, — Надежда сохраняла полное спокойствие и не пыталась оправдываться.
— И давно вы в Него поверили? — усмехнулся следователь. — Иль как в той пословице: «Гром не грянет — мужик не перекрестится». Поздно, Вера Павловна, поздно: и креститься, и молиться, и гордиться.
— Молиться никогда не поздно. И никому.
— Что ж, приятной молитвы вам, госпожа Смагина!
И следователь вызвал конвой, чтобы препроводить арестованную в приготовленную для нее камеру.
***
Надежда присела на краешек деревянного щита, служившего койкой, а потом, посидев немного, прилегла, поджав ноги. Смотреть было не на что: четыре стены, окрашенные серой краской, тусклая лампочка под самым потолком, маленькое зарешеченное окошко, соседка, сидящая напротив и уставившаяся на свою временную сокамерницу тупым, ничего не выражающим взглядом. На вид ей было лет тридцать, хотя можно было дать и все пятьдесят: испитое лицо, наколки на плечах и спине, наколки на голенях и бедрах. Судя по всему, эта женщина была здесь не впервой: она развалилась на своей арестантской койке, вальяжно закинув ногу на ногу и лениво почесывая давно немытые сальные волосы.