Но самым дерзким и отчаянным был Денис Макуха. Свою кличку — Кирпич — он получил еще во время службы десантником, когда, прыгая с самолета, раскрывал купол на критической высоте, а до этого момента падал с «боевой», зажав горловину сумки с уложенным парашютом. Для чего он так рисковал, наводя ужас на всех: и тех, кто наблюдал за десантированием снизу, и на своих друзей-однополчан, прозвавших его «кирпичом»? Он и сам толком не знал, для чего: когда — ради азарта, еще более острых ощущений, когда — на спор с другими, когда — ради того, чтобы пощекотать нервы другим. Служба наемником в горячих точках сделала его еще более азартным, бесшабашным. И когда обстановка в горячих точках поостыла, вдруг выяснилось, что таким ребятам, как Кирпич, не способным ни на что, кроме как воевать, в нормальном обществе просто нет места. И он пошел туда, где полученные бойцовские навыки быстро пригодились: в банду. От участия в мелких разборках между «братками» и выколачивания денег — рэкета — он постепенно перешел к более основательному преступному «ремеслу», которое потянуло на солидный тюремный срок.
И вот сейчас все трое лежали на «шконках» — грубых деревянных нарах — отвернувшись к стенке, не разговаривая. О чем они думали? Думали ли вообще о чемто? Так, обрывки разных воспоминаний, образов, слов… Полусон, полубред, полуявь… Все тело ныло от боли: давали себя знать «уроки» воспитания в этом штрафном изоляторе, куда их доставили за участие в дебоше на территории колонии, где отбывали срок.
— Волки позорные, — простонал Ушастый, — все почки отбили…
Он спустился с нар, помочился со стоном на стоящее в углу ведро параши и так же со стоном возвратился назад.
Сюда, в «шизо» — штрафной изолятор — привозили наиболее злостных, непокорных установленному режиму преступников со всех окрестных зон. А их было несколько, оставшихся еще со сталинских времен: сколоченные сначала из досок, а потом обнесенные кирпичом бараки набивали и уголовниками, и политзаключенными, и националистами из разных республик. Ни с кем не панькались: за малейшее неповиновение — расстрел на месте. Хотя в тех жутких условиях, где содержались арестанты, смерть их косила без всякой пули: умирали и от холода, и от голода, и от вспышек инфекционных болезней, и от нещадных побоев тюремных надзирателей. Эти мрачные заведения продолжали нести свою службу, хоть арестантов значительно поубавилось.
Каждая зона имела свое производство, так или иначе связанное с окрестным лесом: завозимые бревна зеки распускали на доски, делали из них разную мебель, придавали ей дешевую красоту, лоск. Без работы сидели лишь те, кто попадал в «шизо», зато работы хватало с ними, чтобы дать им понять: на всякую силу есть еще большая сила, на всякий беспредел — еще больший беспредел. Для этого такие же беспощадные к их жестокости воспитатели не жалели ни кулаков, ни сапог, ни резиновых дубинок, ни самых грязных слов.
— Скорее бы… — застонал снова Ушастый, но Кирпич злобно оборвал его:
— Заткни фонтан, без твоего скулежа тошно.
И снова в камере воцарилась тишина.
Трое еще спали, когда за дверью раздался лязг запоров и в камеру вошли несколько надзирателей. Не говоря ни слова, они стали с ходу бить спящих Кургана, Ушастого и Кирпича дубинками, приводя их в чувство.
— За что? — от ударов Ушастый подпрыгнул на нарах, как ужаленный.
— Чтобы жизнь медом не казалась, — мрачно пошутил один из надзирателей и снова ударил дубинкой. — Было бы за что — убил бы. Руки за спину и по одному на выход. Лицом к стене!
Привычным движением быстро ощупав карманы и места, где можно спрятать незаконные предметы, надзиратели передали всех троим конвоирам, а те под стволами автоматов наготове проводили их к зарешеченному автозаку, стоящему напротив входных дверей в корпус, где содержались заключенные. Там, заломив руки назад, скрутив каждого и надев наручники, по очереди затолкали вовнутрь машины, захлопнув за ними зарешеченную дверь автозака.
— Приказ понятен, маршрут без изменений, — отрапортовал сопровождающий офицер начальнику изолятора и, посадив рядом с собой двух солдат с автоматами, отдал команду шоферу. Тот повернул ключ зажигания — и они медленно выехали за ворота.
— Так-то, салаги, — подмигнул офицер конвоирам, задыхавшимся от дорожной пыли, — лучше пыль глотать здесь, чем на воздухе там.
Он кивнул в ту сторону, куда ехали — на зону. Те ничего не ответили, а лишь кисло улыбнулись. Обоим хотелось то, что в любое время хочется всем солдатам: спать. Пыль и нагретая на солнце крыша автозака еще больше клонили в сон.
— Ах ты, елки зеленые! — всплеснул руками офицер и нажал на кнопку, давая сигнал водителю, чтобы тот остановился. Машина притормозила.