Огрызок Божий, брат ковыльный,
Истоптан, выжжен, пропылен,
Сухой остаток, кость баранья,
Что тащит через толщу лет
Один инстинкт неумиранья!
И что б тебе вернуть билет,
Когда пожизненная пытка
Равнина, пустошь, суховей
Еще не тронула избытка
Блаженной влажности твоей?
Изгнанники небесных родин,
Заложники чужой вины!
Любой наш выбор несвободен,
А значит, все пути равны,
И уж не знаю, как в Коране,
А на Исусовом суде
Равно - что выжить в Джезказгане,
Что умереть в Караганде.
ИЗ ЦИКЛА
"ДЕКЛАРАЦИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ"
1
Не потому тебя не прокляну,
Что адское меня пугает пламя,
Что чувствую невнятную вину
За фокусы твои со всеми нами,
Не поднимаю взгляда к небесам,
Не ожидаю грозного ответа.
Ты ни при чем. Ты б не стерпел и сам,
Когда б ты был, когда б ты видел это.
2
Может быть, ее просто давно уже нет,
И поэтому весь наш базар
Только мельничный шум, только мелочный бред,
Только споры татар и хазар?
Кто такая она - объяснять не берусь
Из-под спуда своей немоты.
Не скажу - то ли жизнь, то ли смерть, то ли
Русь,
Слава Богу еще, что не ты.
3
Божественна Россия летней ночью,
Когда состав, кренящийся слегка,
Промахивает светотень сорочью
Широкошумного березняка!
Как впору ей железная дорога
Изгибчатый, коленчатый костяк!
Как все ништяк! Как не хватает Бога,
Чтоб стало все совсем уже ништяк!
* * *
Нет, уж лучше эти, с модерном и постмодерном,
С их болотным светом, гнилушечным и неверным,
С безразличием к полумесяцам и крестам,
С их ездой на Запад и чтением лекций там,
Но уж лучше все эти битые молью гуру,
Относительность всех вещей, исключая шкуру,
Недотыкомство, оборзевшее меньшинство
И отлов славистов по трое на одного.
Этот бронзовый век, подкрашенный серебрянкой,
Женоклуб, живущий сплетней и перебранкой,
Декаданс, деграданс, Дез-Эссент, перекорм, зевок,
Череда подмен, ликующий ничевок,
Престарелые сластолюбцы, сонные дети,
Гниль и плесень, плесень и гниль, - но уж
лучше эти,
С распродажей слов, за какие гроша не дашь
После всех взаимных продаж и перепродаж.
И хотя из попранья норм и забвенья правил
Вырастает все, что я им противопоставил,
И за ночью забвенья норм и попранья прав
Настает рассвет, который всегда кровав,
Ибо воля всегда неволе постель стелила,
Властелина сначала лепят из пластилина,
А уж после он передушит нас, как котят,
Но уж лучше эти, они не убьют хотя б.
Я устал от страхов прижизненных и загробных.
Одиночка, тщетно тянувшийся к большинству,
Я давно не ищу на свете себе подобных.
Хорошо, что нашел подобную. Тем живу.
Я давно не завишу от частных и общих мнений,
Мне хватает на все про все своего ума,
Я привык исходить из данностей, так что мне не
Привыкать выбирать меж двумя сортами дерьма.
И уж лучше все эти Поплавские, Сологубы,
Асфодели, желтофиоли, доски судьбы,
Чем железные ваши когорты, медные трубы,
Золотые кокарды и цинковые гробы.
* * *
Релятивизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно.
На самом деле правды нет.
Любым словам цена пятак.
Блажен незлобивый поэт,
Который думает не так.
Неправы я, и он, и ты,
И в общий круг вовлечены,
И груз моей неправоты
Не прибавляет мне вины.
На самом деле правды нет.
Мы правы - я, и ты, и он,
И всяк виновник наших бед,
Которым имя легион.
Одним уютна эта взвесь,
Другим желателен каркас,
А третьих нет, и это весь
Барьер, который делит нас.
Не зря меня задумал Бог
И вверг туда, где я живу,
И дал по паре рук и ног,
Чтоб рвать цветы и мять траву,
Не зря прислал благую весть
И посулил на все ответ,
Который должен быть и есть,
Хотя на самом деле нет,
Не зря затеял торжество
Своих болезненных причуд
И устранился из него,
Как восемнадцатый верблюд,
Но тот, кто создал свет и тьму,
Разделит нас на тьму и свет
По отношению к тому,
Чего на самом деле нет.
* * *
Все валится у меня из рук. Ранний снег, ноябрь
холодущий.
Жизнь заходит на новый круг, более круглый,
чем предыдущий.
Небо ниже день ото дня. Житель дна,
гражданин трущобы
Явно хочет, чтобы меня черт задрал. И впрямь
хорошо бы.
Это ты, ты, ты думаешь обо мне, щуря глаз,
нагоняя порчу,
Сотворяя кирпич в стене из борца, которого корчу;
Заставляя трястись кусты, стекло
дребезжать уныло,
А машину - гнить, и все это ты, ты, ты,
Ты, что прежде меня хранила.
Но и я, я, я думаю о тебе, воздавая вдвое,
превысив меру,
Нагоняя трещину на губе, грипп, задержку,
чуму, холеру,
Отнимая веру, что есть края, где запас тепла
и защиты
Для тебя хранится. И все это я, я, я
Тоже, в общем, не лыком шитый.
Сыплем снегом, ревем циклоном, дудим в дуду
От Чучмекистана до Индостана,
Тратим, тратим, все не потратим то,
что в прошлом году
Было жизнью и вот чем стало.
И когда на невинных вас из промозглой тьмы
Прелью, гнилью, могилой веет,
Не валите на осень: все это мы, мы, мы,
Больше так никто не умеет.
БРЕМЯ БЕЛЫХ
Несите бремя белых,
И лучших сыновей
На тяжкий труд пошлите
За тридевять морей
На службу к покоренным
Угрюмым племенам,
На службу к полудетям,
А может бытъ, чертям.
Р.Киплинг
Люблю рассказы о Бразилии,
Гонконге, Индии, Гвинее...
Иль север мой мне все постылее,
Иль всех других во мне живее
Тот предок, гимназист из Вырицы,
Из Таганрога, из Самары,
Который млеет перед вывеской
"Колониальные товары".
Я видел это все, по-моему,
Блеск неба, взгляд аборигена,
Хоть знал по Клавеллу, по Моэму,
По репродукциям Гогена
Во всем палящем безобразии,
Неотразимом и жестоком,
Да, может быть, по Средней Азии,
Где был однажды ненароком.
Дикарка носит юбку длинную
И прячет нож в цветные складки.
Полковник пьет настойку хинную,