- Так он с нами был вместе, - ответил Иван. - Вчера вошел в дом, мы ждали-ждали - нет. Ночью мой батька приходит, говорит, слышал от офицеров, что Северин на себя руки наложил. Ну, утром Август и Виктор пошли в усадьбу, с Михалом, братом его, поговорили, а потом мы и ждали его на Шведском холме.
- Выходит, и Северин был мятежник? - уточнил я.
- Командир плутонга! - с гордостью сказал Иван.
Мне стала понятной простодушная хитрость господина Володковича, пригласившего нас на ужин для доказательства своей преданности государю: он приветствует в своем доме офицеров, посланных на усмирение, он их угощает пусть слабый, но все-таки аргумент в пользу его патриотизма. А для чего? Сына прикрыть: вблизи батарея, сотни солдат, опасно, могут схватить, а знакомство какую-то надежду подает на милость. Но все равно беда случилась, пришла с другой стороны. Впустую прозвучал салют, и кухарки постарались зря: сына нет, он застрелился.
- А вот твой приятель, что взят в плен, его Август звать?
- Август, - подтвердил Иван.
- Так он считает, что Северина убили. Отчего так?
- Не мог Северин застрелиться, - сказал Иван. - Он знал, что мы его ждем, а Северин был крепкий на слово.
- Ты говоришь, что они в усадьбу пошли. А почему ты не ходил?
- Мне нельзя, меня там знают. Быстро бы исправнику донесли. А он сразу за батьку. У него везде свои люди. Ему и поп доносит, и корчмарь, и слуги володковичские. Какой-то гад и нас выследил. Мы утром гадали: кто Северина убил. Думали - исправник. Он кого хочешь убьет. По нем давно осина тоскует. Виктора расстрелял. Август у попа в сарае сидит... Вчера четверо нас было, сегодня - один я...
- А ты хочешь приятеля спасти?
- Хотеть-то хочу. Но как?
- Я помогу тебе, если не побоишься.
- Да уж не побоюсь.
- Ну, тогда так договоримся. В полночь ты с тыла к сараю подберись, и как услышишь, что я с караульным говорю, так и приступай. Крыша соломенная, легко можно залезть. Там, с правой стороны, под самый верх сена. Только нож возьми от веревок освободить. Но такое тебе условие: как уйдете из сарая, так приходите сюда. У меня к твоему приятелю есть разговор.
- Даст бог сбежать, - ответил Иван, - придем.
XVI
Двумя часами позже я и Шульман шли берегом реки, и он говорил:
- У вас счастливый вид, я этому доволен, потому что на построении вы были бледны, как призрак. И правильно сделали, что перебороли себя. Хотя вами избранный способ - способ внутренних раздумий, на мой взгляд, далеко не хорош. Гораздо проще и полезнее для нервной системы гасить душевные пожары вином, как поступаю я. Единственный недостаток - голова утром болит. Ну, так на то анальгин есть. Ситуация, в которую мы вовлечены августейшим повелением, скверная. Мне, разумеется, легче дышать. Я - врач, меня в прямые акции втянуть не могут. Но хоть и в арьергарде, а все равно невесело. Да что поделаешь, Петр Петрович, коли бессилен и мнение наше никто не спрашивает.
- Бог с ним, со спрашиванием, - сказал я. - Это малая была бы беда. Куда хуже, что единомышленников нет. Разве толкали в шею командира посылать отряд? Он, видите ли, совестится долг верности не исполнить. Этакая важность - двоих мятежников увидали.
- А совсем не дурной человек, - сказал Шульман.
- Вот это и странно, - согласился я. - Не злой, к солдатам благорасположен, любит батарею, участвовал в боях, и не скажешь, что глуп. Но о какой-нибудь чепухе - как немцы колбасу коптят - весь вечер готов проговорить и во все тонкости проникнуть, а заведите речь о политическом вопросе - полное нежелание рассуждать: государь знает, что делает, - вот и весь будет ответ, вся мыслительная деятельность. Ну ладно, крестьяне - люди темные, умеют считать - уже молодцы. Но из обеспеченных семей люди: те же книги читали и вы, и я, и уездный исправник, а он убил человека - и хоть бы в глазах потемнело, нисколечко - рад. Объясните мне, доктор, отчего по-разному укладываются в умах знания, почему образованность не служит на пользу душе?
- Нет, не знаю, Петр Петрович, - сказал Шульман. - Тайна эта за семью печатями для меня. Но в одном уверен: исправить это, увы, увы! бесполезная мечта. Я не очень силен в истории, но, насколько помню, за все века не случилось хоть одно победившее восстание. Два движения столкнутся, с обеих сторон самые крепкие люди один другого перережут, а к власти выныривают третьи. Так во Франции получилось. Хотели Свободы, Равенства и Братства, а выскочил Бонапарт. Умному человеку, если хочет спокойствия, надо пристроиться при добром деле и от многого отгородиться. Вот вернемся из похода - я в партикулярную медицину. Все, отработка моя кончается, ничего более академии и ведомству* я не должен - буду вольный казак. А вам, мне кажется, в учебное заведение надо переходить. Вот бы в Михайловское или в ваше родное Константиновское. Станете преподавать молодежи... ну, не знаю что, историю артиллерии, например. Задумайтесь, а, Петр Петрович?
______________
* Сведения, высказываемые капитаном Степановым, позволяют предположить, что Шульман после двух курсов Московского университета поступил в Военно-медицинскую академию стипендиатом по военному ведомству, т.е. обучение его оплачивала казна. За это стипендиат был обязан отработать по направлению по полтора года за каждый курс обучения в академии.
- Отгородиться! У меня не получается, - сказал я. - Пробовал, грезил в Публичной библиотеке над старинными книгами. Казалось: совести моей вполне достаточно для честной жизни. Но вот недостало. Будь больше решимости, уверен, и юноша был бы жив. Что стоило под видом рвения отвести отряд в сторону, затеять пустую пальбу - мятежники и бежали бы спокойно. Как мне теперь от этой мысли отгородиться?
Меня подмывало рассказать лекарю про спасение Мельникова сына и план ночного бегства Августа. Бес хвастовства неустанно меня понукивал: ну, скажи, скажи, пусть не думает, что ты только в уме молодец, а и в деле, в деле... Но суеверный страх не позволял говорить: вдруг сглазит своими советами и опасениями. И не хотелось нагружать его совесть сведениями о деле, к которому он должен быть причастен. И с моральной стороны, думал я, такая откровенность ничем не оправдана: словно я страшусь в одиночку, словно и его хочу втянуть, пользуясь добрыми склонностями. Вот будет сделано, тогда и признаюсь.