На дворе стоял необычно теплый март. Сквозь распахнутые окна моего офиса в комнаты проникали уже слегка припекающие солнечные лучи, нос щекотал вкусный, как обычно, влажный голландский воздух, настроение было по-весеннему романтичным, и, получив из Москвы очередной заказ на модную в этом сезоне Италию, я решила устроить себе небольшие каникулы и самой слетать на показ дома. Так мы и познакомились с Максом.
Посмотрев на парочку домов в западной Лигурии, он пригласил меня на ланч, затянувшийся на три часа, за которые я неожиданно, против всякого обыкновения, выпила почти графин домашнего вина и, слегка захмелев то ли от итальянского солнца, то ли от блестящих карих глаз своего московского клиента, болтала без умолку всякие глупости, начисто забыв о бизнесе.
После ланча Макс сразу же улетел по неотложным делам в Россию, но вскоре переговоры о покупке дома возобновились. Отпуская сотрудников по домам, я засиживалась допоздна в офисе, часами болтая с Москвой. Сначала наши разговоры носили невинный характер и крутились все больше вокруг недвижимости, но потом как-то незаметно мы перешли и на более личные темы, и уже через месяц я поймала себя на том, что если Макс не звонил один вечер, то я начинала грустить. Когда же вечернего общения стало не хватать, Макс добавил к нему и дневные эсэмэски с ничего не значащими фразочками типа «Как поживаешь?» или «Привет из Москвы!», написанные наспех в залах ожидания аэропортов или в перерывах между постоянными переговорами и разъездами, из которых состоял его бизнес, и, читая эти короткие послания, я замечала, как стало замирать мое сердце. В мае Макс предложил мне приехать к нему в Москву. Посомневавшись пару дней, я метнулась по магазинам, освежила гардероб, провела полдня у парикмахера и, огорошив родителей сообщением о своем внезапном приезде, страшно нервничая, села в самолет.
Нервничала я в основном из-за того, что совершенно не знала, как себя с ним вести. Макс притягивал меня своей почти магической уверенностью в себе, бархатистым низким голосом, множеством нежных словечек и каким-то непонятно откуда моментально родившимся покровительственным ко мне отношением, из-за которого я чувствовала себя рядом с ним почти маленькой девочкой. С Максом я вспомнила совершенно забытое с голландскими моими ухажерами слово мужественность. Пугала же меня больше всего – обратная сторона той же медали, а именно эта столь большая его в себе уверенность, корни которой я усматривала в огромном бизнесе, которым ворочал в России мой новый знакомый. Очень смущало и другое: судя по всему, Макс был слишком уж богат, а следовательно, относился к типу людей, сформировавшихся в России уже после моего отъезда. Я о них совершенно ничего не знала. Новомодные словечки, быстро проникшие на Запад, вроде «новый русский», «нувориш» и «олигарх» всегда вызывали у меня только снисходительную улыбку, к эксцентричному и часто откровенно бескультурному поведению своих состоятельных русских клиентов я относилась в глубине души с презрением, а после просмотра «Бригады» стала подозревать, что у всех этих состояний и вовсе растут бандитские ноги.
Начав с сети аптек, со временем Макс приобрел и собственную фармацевтическую фабрику, а сейчас увлеченно и с полной самоотдачей занимался строительством больниц по всей России. Знакомых, имеющих свои собственные аптеки и больницы, у меня никогда не было, и что надо сделать в жизни и каким вообще быть, чтобы к тридцати пяти годам (а выглядевший сильно старше своего возраста Макс на поверку оказался почти моим ровесником) добиться такого, я никак не могла себе представить. Может, он просто очень умный? Судя по тому, что писали о русских миллионерах в нашей западной прессе, ум здесь не являлся обязательным условием. Им просто повезло: страна лопнула, треснула по швам, распалась на куски, и куски разобрали по рукам. Но ведь в России живут миллионы человек… Или даже миллиарды? Нет, это китайцев миллиарды, а русских – миллионы… Я не знала точно. Но выходило по-любому: если русских много, а миллионеров куда меньше, значит, эти миллионеры все-таки не обычные русские, а очень умные? Все куски ведь именно им достались! Скоро я это узнаю. А пока мне требовалось успокоиться. И двигаться к выходу. Выход, кстати, уже открыли, и мы поползли к нему по узкому проходу между сиденьями.
Народ уже подрасслабился и толкаться перестал. Я же – все больше напрягалась. Мне захотелось немедленно доплатить наличными стюардессе и остаться в самолете. Вспомнилось, как я четырнадцать лет назад впервые приехала в Амстердам. Ехала я тогда, для экономии моих студенческих средств, на автобусе, сорок восемь часов без остановки, на сломанном каком-то, дешевом автобусе, через Польшу и Германию, и чем дальше ехала, тем больше мне хотелось повернуть… А когда доехала, и водитель объявил, что вот, конечная станция, Амстердам, выходим, я села на корточки под сиденье и спряталась, чтобы меня не заметили и отвезли обратно в Москву. Мне было жутко страшно: куда я приехала, к кому? Я же почти не знала этого парня, с которым познакомилась в свою предыдущую туристическую поездку в Амстердам, и видела я его всего две недели… Как я могу к нему сейчас выйти? А если я его просто не узнаю? В Москве – работа, квартира, вся жизнь… А здесь что? Сейчас же, в салоне самолета, чувство было почти такое же, – спрятаться и полететь назад, туда, где квартира, работа, вся жизнь, – в Амстердам. Может, я авантюристка? Почему я вечно еду не туда, где квартира и работа, а, наоборот, оттуда? Или это какой-то внутренний протест? Такая специальная программа саморазрушения?
Выйдя из самолета, мы потянулись каким-то пластмассовым коридором, по лестнице, на паспортный контроль. За стеклом была Москва. Ну, может, не сама Москва, город-герой, а теперь еще и один из самых дорогих мегаполисов мира, а всего-то аэропорт, но ясно – не западный. Асфальт треснувший, люди двигаются как-то не отлаженно, тележки с багажом – обшарпанные, и главное – цвет! Все было слегка в серой гамме. И небо, и одежда на людях, и даже воздух. Молчу уже о самом аэропорте – прямо декорация из фильма ужасов: все облезлое, советское, и кругом сплошные очереди. И куда вообще Лужков смотрит? «Шереметьево-2» – лицо страны, а тут кругом такое откровенное убожество и грязь. Приезжают иностранцы, еще в гламурной Москве не были, судят по первому впечатлению, а оно просто омерзительное. Хотя уж не равняю ли я себя с иностранцами? И это в городе, в котором родилась и выросла? Решив, что во всем виноваты мои нервы, я запретила себе делать преждевременные выводы.
На паспортном контроле порядка тоже не оказалось. Самая короткая очередь – к стойке с надписью «дипломаты». Вся очередь при этом состояла из каких-то теток с авоськами. Слегка посомневавшись, я примостилась за ними и робко спросила у впереди стоящей девицы, явно не дипломатического вида:
– Простите, пожалуйста. А не дипломатам тоже сюда можно?
Девица удивилась вопросу, она, кажется, вообще не видела, в какой очереди стоит. Потом поняла меня через полминуты:
– Да, ясный пень, можно. Ну, я так думаю, что можно.
«Ясный пень»… Этимология некоторых выражений порой не поддается никакой логике. Вспомнила, как однажды на вечеринке в Амстердаме пыталась перевести голландцам фразу-анекдот: «Воды по колено, а рыбы до хуя».
Достоялась наконец. Мама милая, минут двадцать простояла на паспортный контроль, как в бомбейском аэропорту. Виза у меня была в порядке, не буду даже вспоминать очередь у российского посольства в Гааге, где я стояла с другими голландцами три дня подряд с девяти до двенадцати прямо на улице под дождем и быстро научилась по новой, потому что новое, как говорят, – хорошо забытое старое, писать номерочки шариковой ручкой на тыльной стороне ладони! У нас там и перекличка была, на голландском языке. Какой-то больше всех доведенный беспорядком до бешенства Ханс вызвался быть добровольцем-организатором: