– Nummer eenendertig!
– Ja!
– Nummer tweeendertig!
– Hier!
Как на войне прямо, господи! Устроит же российское правительство даже за границей свой мини-совок! Стыдно просто за страну, в конце концов! Особняк себе купить в центре Гааги – денег у них хватило, а поставить в холле цивилизованные кресла для ожидания и как-то оптимизировать запись в консульство, чтобы народ по три дня там не толпился, – это уже непосильная задача. Понятно, что про народ в России традиционно никто не думает, но думали бы хоть о своем международном имидже, что ли… Хотя после того, как Путин в лучших хрущевских традициях стучит кулачком (хорошо, не ботинком!) на международных мероприятиях, что, мол, уважать себя заставим, на черта еще нужны эти креслица в Гааге? И так, по-моему, всем очень ясно, как Россия себя в последнее время позиционирует на международной политической арене.
Вещи приехали на удивление быстро. Ничего не украли, мелькнула мысль. Проверила замок на чемодане. Все в порядке. Откуда такой страх, будто что-то должны были украсть? Опять новое – хорошо забытое старое? Определенно, у меня просто нервы не в порядке. Зашла в туалет, расположенный в зале багажа. Заглянула в кабинку, поозиралась в поисках туалетной бумаги. Ни бумаги, ни мыла в пустом контейнере над раковиной, ни бумажных или иных полотенец не обнаружилось. Решив, что до дома уже недолго, я еще раз строго-настрого запретила себе делать какие бы то ни было преждевременные выводы и, посмотрев в пыльное зеркало, подбодрила себя улыбкой. Улыбка вышла кривоватая. Ничего, завтра будет другой день, я высплюсь и нервы восстановятся, подумала я и вышла обратно в зал багажа.
Чемодан за мое отсутствие никто не украл, и на том спасибо!
В такси случился настоящий прикол. Меня это даже развеселило. Поторговавшись о цене, села в «Волгу», с таким шофером за рулем! Ну прямо девяностые годы. Спортивные штаны и куртка типа «Адидас». И это после голландских-то таксистов в хороших костюмах, глаженных рубашках, а часто – и в запонках! Попыталась сесть на заднее сиденье, услышала: «Да садись сюда, там грязно». Села на переднее, автоматически пристегнула ремень. И сразу получила: «Ты что, мне не доверяешь?» Аж дар речи потеряла. Как ответить на такой вопрос? Да я и не думала «не доверять», я вообще о нем не думала как о человеке, просто пристегнулась. Оказалось – не надо, обидела человека. Отстегнулась и поняла в ту же секунду: я в таком специальном мире, где гарантий больше не будет, где все произойдет так, как произойдет, и пристегиваться здесь – не работает, не спасет, на все ВОЛЯ БОЖЬЯ и СУДЬБА. Шофер же добил меня окончательно: «Да я шучу. Ты че, не местная? Штрафы ж теперь дикие. Пристегивайся!» Все это почему-то меня слегка расслабило, я улыбнулась и подумала, что в таком такси, наверное, можно и курить. Спросила и узнала, что да, можно, «только бычки – в форточку». Ну, супер, рассмеялась вслух.
Пристегиваться – обидишь шофера, сидеть сзади – испачкаешься, зато курить можно, но при условии, что окурок лучше пусть засорит окружающую среду, но не пепельницу в салоне разваливающейся «Волги»!
Настроение вдруг резко поднялось, прямо подскочило, и мы понеслись в город-герой Москву!
– Ма-ам!
– Мусечка!
Мама вылетела отпирать какую-то хлипкую застекленную дверь у лифта, которая, судя по ее внешнему виду, все равно не смогла бы остановить грабителей, если бы им пришло в голову залезть в этот пыльный и облезлый коридор нашей шестнадцатиэтажки.
Мама была красивая. Толстая и красивая. Нарядная, в кружевной блузке, не по-домашнему. У меня немедленно потекли слезы. У нее тоже. Я прислонилась к стене. Сколько мы не виделись? Года три, наверное, с ее последнего приезда в Амстердам, когда она приехала в смешном, длинном таком пальто и нелепо смотрелась на улице. У нас все в куртках, длинное пальто – нигде не купить в принципе. Хотя нет, я видела их однажды в продаже, «Мax Marа», по тысяче двести евро, и они даже мне понравились, но я решила, что они меня состарят, и не купила. Да и куда в нем ходить в нашем демократичном городе? В машине оно мешает, на велосипеде – просто не представить, куда его девать…
– Ну как ты, Мусик, добралась? Все такая же худая! – У мамы слегка потекла тушь. Она виновато улыбнулась и потащила меня по коридору в квартиру.
Сказать, что это была моя квартира – не сказать ничего. Да, моя. Я, собственно, тут выросла, научилась пить и курить, а до этого – читать и писать. А до этого – ходить. И мама меня учила. Я помню, как держу ее за палец, а батарея надо мной – огромная, выше меня, и я отпускаю палец и берусь за нее, и боль! Ужасно горячо. Но какая же она другая, квартира эта! Ужасная. Маленькая, тесная, очень перегруженная всем, особенно цветовыми пятнами. Одни обои чего стоят – в нагруженный такой цветочек, и на их фоне мебель, в свою очередь нагруженная вещами. Слезы, уже почти подсохшие, от вида обоев потекли вновь, да с тройной силой.
У нас почему-то все общение за эти годы сводилось к переписке по имэйлу с сестрой, звонкам по телефону маме раз в месяц, и еще они приезжали ко мне, раза четыре за все эти годы, и были сначала страшно родные, но на третий день уже очень мешали жить и раздражали постоянными дурацкими вопросами. Я же – никогда не приезжала домой… Сначала долгие годы на это не было денег. Потом не хватало времени. А потом, наверное, появился какой-то страх. Мне стало удобнее встречаться на нейтральной территории, мы прилетали, каждая из своей страны, в Париж, например, и проводили там неделю. Маму это тоже устраивало, она иначе вряд ли бы попала во Францию. А так – все в одном флаконе.
– Мамулечка, я умираю с голода, пошли на кухню. – Вышло ненатурально, натянуто. Ничего, сейчас пройдет.
– Конечно, котик, все давно готово, я не знала, когда ты точно приедешь, и все приготовила еще с обеда, только разогреть осталось, – суетилась мама, перекладывая из руки в руку клетчатое кухонное полотенце.
Я сейчас умру? Господи… Я и рада вроде, и в то же время нестерпимо хочется немедленно уехать домой. Слишком много эмоций, сердце отказывается все это принять, защищается. Вызвать бы такси, и все это разом прекратить…
Выбежала моя родная сестра Машка из комнаты, моей бывшей комнаты, вернее, нашей с ней бывшей комнаты, с мобильником в руке, договаривая на ходу кому-то: «Да… Я перезвоню. Ксюха приехала!» Кинулась мне на шею. Дышать стало почти невозможно, воздух – густой и душный – не шел в горло. Я закопала лицо в ее волосы и закусила губу. Чувствовала себя предательницей. Живу где-то, бог знает где, бросила всех, а они такие щемяще родные! Я тут же дала себе обещание, что отныне буду приезжать минимум два раза в год.
Машка у меня – просто красавица! Как выражалась одна моя старая приятельница: «Молодость не пропьешь». Длиннющие блондинистые волосы, высокая, такая ухоженная вся и видная, – настоящая современная москвичка. Она тоже зарылась в меня всю и заорала:
– Ксенька!
– А папа приедет? – спросила я, высвобождаясь. Просто чтобы о чем-то спросить. Я знала, что не приедет. Они не сильно ладили после развода.
– Сказал, что позвонит в восемь. Пошли на кухню. Я купила вино. – Машка хотела выпить не меньше меня. Мне же без стакана вина наша встреча представлялась дальше просто невозможной.
Вообще-то у меня спокойно с алкоголем, да нервы не выдерживали, хотелось выпить, закурить. Сделать что-то привычное, чтобы сразу не сойти с ума от нахлынувших на меня чувств.
Вино оказалось белым и теплым. И почему-то сладким. Портвейн? Да нет вроде, но гадость редкая. Из полуторалитрового пакета с пластмассовым краником, производства Испания, на пакете написано – Шардоне. Разве Шардоне такое на вкус? Но это сейчас неважно. Сейчас главное, что его полтора литра.