Там, на территории беззакония, Ворончихин Володя был снайпером. Да по-другому и быть не могло, поскольку охотник может быть на войне только охотником.
Маньяк искренне любил своё дело, с трепетом относился к своей СВДэшке и боеприпасам, тщательно готовился к боевым выходам, и в деле всегда преображался. Бой был его океаном, и он в нём чувствовал себя Ихтиандром.
Говорить об этом можно с уверенностью, потому что однажды мы явились свидетелями его «работы», в которой не только он искал цель, но и сам был мишенью.
Случилось это на второй день боя в Орехово, когда мы уже выдавливали последние группы боевиков из селения в предгорья и в направлении соседнего аула Старый Ачхой.
Наш взвод первым перебежал простреливаемое противником пространство последнего перекрёстка, отделяющего старую часть села от кладбища и вытянувшейся далеко вправо, в сторону Старого Ачхоя, застройки, произведенной сравнительно недавно.
Сопротивление боевиков было сломлено, и это уже была не сумасшедшая круговерть вчерашнего боя, в котором наш батальон потерял двенадцать человек убитыми, но методичная, отлаженная с нашей стороны работа.
Делаем «зачистку» квартала, и, прикрывая друг друга со спины, всё дальше и дальше углубляемся через руины вправо.
Это одно из серьёзных направлений. Старый Ачхой находится в руках боевиков, а от Орехово до этого аула чуть более трёх километров. Стараемся попусту не рисковать, закидываем дворы и зияющие развороченными проёмами окон дома и подвалы гранатами.
Сопротивление боевиков слабеет, они уходят…
На всякий случай, чтобы не дать противнику возможность в случае контратаки отсечь нас от основных сил, оставляем на полпути несколько бойцов и «броню», замаскировав её в развалинах и направив пулемёт в сторону хорошо виднеющихся предгорий.
С оставшимися казаками пробираемся дальше. Движение крайне затруднено: штурму села предшествовал артобстрел, в результате которого в селе не осталось ни одного целого дома. К нашей радости, выкарабкиваемся из пролома в каменном заборе на сравнительно ровное пространство — двор незначительно пострадавшего двухэтажного особняка.
Пользуясь передышкой, выставляем посты — перекур.
Вовка-Маньяк, по своему обыкновению, использует время короткого отдыха с пользой для дела. Своим видом он похож на поросшего мхом лесовика: закопченное лицо, покрытое клочковатой щетиной, чуть сбитая набок вязаная шапочка, бушлат-«песчанка», через плечо — СВД, своей длиной подчёркивающая Вовкин небольшой рост. При всём этом особенно умилительно и потешно выглядит самая главная особенность его костюма: это скрюченные, полопавшиеся, с обязательными самодельными кожаными шнурками ботинки.
Ворончихин пробирается на второй этаж особняка, выбирает позицию и начинает изучать местность. Мы осторожно, чтобы не мелькнуть в окне, крадёмся вслед за ним.
На нашем участке наступило затишье, стрельба слышится левее. Со второго этажа хорошо видно, как по соседней улице одно из подразделений батальона под прикрытием брони прикомандированного к батальону танка осторожно продвигается к окраине села. Боевики ведут по ним огонь, казаки вяло отвечают в никуда, видимо, не могут понять, откуда по ним стреляют.
— Я вижу их, — говорит Вовка-Маньяк, оторвавшись от оптики. — Эти гады бьют по нашим вон из того двухэтажного дома, из чердачного окна…
Для нас картина, как на ладони. Мы видим этот дом и в нём окошко, из которого снайпер ведёт огонь. Где-то неподалёку от него ведёт огонь группа прикрытия.
Вовка замер, поймав в прицел противника. Мгновение, грянул выстрел, мы, сидящие на корточках, невольно подались вперёд, к окнам, но буквально в то же мгновение пуля снайпера-боевика пробила раму в каком-то сантиметре от головы Ворончихина.
Он втянул голову в плечи и с досадой пробурчал:
— Промазал…
Маньяк поменял позицию, но противник внимательно следил за движением в занятом нами доме, и как только Володя сделал попытку пристроить свою СВДэшку в другое окно, вражеский снайпер послал пулю, которая опять чуть было не задела Ворончихина, выбив из подоконника кирпичную крошку.
Вовка-Маньяк падает на пол и ругается, но в этот момент произошло нечто, заставившее нас поневоле содрогнуться. Те казаки, кого мы видели из окна, и которых до этого обстреливал чеченский снайпер, так и не заметили той точки, из которой он бил, но увидели наш выстрел, и приняли нас за боевиков.