Казаки-минераловодцы потом подшучивали друг над другом, вспоминая состояние панического страха, и удивлялись, как Господь отвёл их от тех обрывов, мимо которых, не замечая, они кубарем катились в кромешной тьме.
Вспоминая этот случай, хочется добавить, что в данной ситуации страх отличался от того, который мучил казаков и меня, в том числе, перед штурмом Орехово. Если в ожидании боя он растекался вязкой тиной, заволакивая душу, то здесь, в горах, ворвался в сознание большинства людей паническим взрывом.
Подводя итог, хочется сказать: не бывает на войне сразу всем страшно, это враки, но каждый, кто был там, может рассказать о том, в каких ситуациях и почему ему было просто жуть.
Тот страх, что случался на войне, имеет своё место в каждой боевой биографии, и я признаю это, не смотря на присущее каждому человеку желание забыть что-то неприятное и попытаться отодвинуть на второй план воспоминания о негативе, спрятав их за ширмой показной героики.
Не смотря на то, что находятся ещё те, кто говорят об отсутствии страха в бою, занимаясь самообманом, присыпанным пудрой и мишурой, искренне считаю, что память о войне никогда не должна стать сказочкой, рассчитанной только на ещё верящих в Дед Морозов детишек и ожидающих волшебных принцев молодых девиц…
Дезертиры
Может показаться, что прямая причастность к боевому пути Ермоловского батальона должна поневоле заставлять меня идеализировать некоторые события, и людей, в них участвовавших. Однако история воинской славы — это не лубочная картинка, это не сказочка о прекрасных принцах с одной стороны и коварных злодеях с другой. И славный боевой путь батальона, и героизм его казаков являются таковыми только потому, что они стали реальностью на фоне и рядом с трусостью, предательством и равнодушием, и состоялись вопреки всему этому.
И одними из самых позорных страниц батальона явились факты коллективного дезертирства, о которых вспоминать вдвойне тяжело и неприятно. И вдвойне неприятно видеть, как спустя годы, воспользовавшись тем, что настоящих бойцов — очевидцев тех событий, обличавших дезертирство и готовых впредь и впредь обличать его, становится всё меньше (смерть всегда нещадно косит тех, кто верен долгу), беглецы стали «выползать» из небытия, желая реабилитировать себя в своих собственных глазах и в глазах неискушенных слушателей историями о несуществующих подвигах.
Впервые мы столкнулись с дезертирством после первого боя в Грозном.
Проявление трусости у отдельных солдат случается намного реже, чем проявление коллективного состояния паники. Страх на войне чаще всего бывает стадным, и заражает этот вирус толпу с поразительной скоростью.
Морально подавленные предательством неизвестных лиц, кинувших нас накануне в хорошо устроенную засаду, хмурым утром 9 марта казаки батальона выходили на общее построение.
Разноречивые слухи о потерях боевиков, которые позднее в более полном объеме принесли нам стоящие на блокпосту у въезда в Грозный ОМОНовцы, пока были очень скудны, и они ещё не вложили в нас чувство гордости за итоги вчерашнего боя.
Мы пришли в Чечню, в большинстве своём, окрыленные красивой, но далеко не сбыточной мечтой установления казачьей справедливости на левобережье Терека. Мы верили в эту сказку, лелеяли её в многочисленных беседах у костров, в палатках, в окопах в те дни, когда батальон базировался на окраине станицы Червлённой. Мы верили в неё даже сидя верхом на броне на марше по хребту, огибающему Грозный с севера, когда нас оторвали от древних гребенских земель и кинули для освобождения города, который опять почему-то оказался в руках боевиков.
И где была эта мечта теперь, на второй день после боя?
Да и была ли эта мечта вообще? Казалось, что суровая реальность, увиденная нами теперь, была единственной главной составляющей того мира, в котором мы очутились.
Единственной… И более кругом ничего…
Посреди полевого плаца на носилках лежали тела погибших казаков…
Мы шли прощаться с товарищами…
Строимся… Выступающие офицеры о чём то говорят, но слова их не доходят до сознания, как будто слова эти существуют в отдельном мире, отгороженном от нас невидимой преградой.
Тоскливо и гадко на душе… Хочется курить…
Ш-ш-ш-ш…
Дуновение некоего шороха пронеслось среди казаков, на какое-то мгновение перенацелив их внимание на отдельно стоящую группу бойцов.
— Дезертиры…
Это была серая безликая масса. И характеризуя так эту толпу, я не погнался за красивым звучным словом — дезертиры для нас были именно серыми и безликими. Они стояли безоружные, и глаза их уткнулись в землю. Они боялись поймать взгляд ненависти и презрения, и утопали всё больше и больше в трагедии своего самоуничтожения.