Думаю, меня в какой то степени поймут даже материалисты, не верящие в бессмертие души. Ведь для многих из нас святыней является память о жизни наших дедов и прадедов, пришедшейся на страшный двадцатый век. Мы с детства брали с них пример, на случаях из их боевых биографий строилось наше воспитание. Они оберегали нас от плохих поступков, поскольку в нашем юном сознании были олицетворением всех чистых человеческих качеств без капли изъяна, и нам было иногда просто стыдно сделать что-либо плохое. Ведь тот, кто был до меня, никогда, как я думал и верил, сделать такое не мог бы.
У кавказских народов существует живая связь между живыми и давно умершими представителями рода, составляющими одно целое. Нередко случалось встречать горцев, даже не принадлежавших к княжеским родам, но хорошо ориентирующихся в своей родословной до восьмого, а то и ещё до более далёкого колена.
Они сохраняют себя своей памятью, и память делает их частью огромной, уходящей корнями в землю, родовой системы, которая помогает им не только выжить, но и добиваться каких-либо ощутимых достижений в жизни.
Система эта космична, но и, в то же время, чрезвычайно проста. Поминая предков, каждый человек разворачивает их взор к себе, и они, предстоя перед Всевышним, поминают о нас.
Если это не происходит, мы оказываемся один на один с океаном личных и глобальных проблем, формируя безликую массу «Иванов», не помнящих (и не поминающих) родства…
Батальон перебрасывали из Грозного к Ачхой-Мартану в середине марта. Колонна обогнула Самашки, и, сделав крюк, перешла вброд Сунжу. Долго двигаясь то по дороге, то по полям, мы проскочили через речку Фортангу уже в сумерках.
В кромешной темноте нас остановили где-то в поле, и офицеры, встречавшие батальон, объясняли, указываю руками куда-то в темноту:
— Справа — Катыр-Юрт, он ближе. Видите огоньки? Это он. На подъезде блок-пост, но Басаев через него свободно проезжал уже не раз, так что не расслабляйтесь. Слева — Ачхой-Мартан. Село вроде как мирное, но лучше туда не заезжать. Рядом с вами стоят…
И офицеры начинают перечислять подразделения федеральных войск, раскинувшиеся, как потом выяснилось, на довольно большой территории, подковой огибающей то место, на которое был определён Ермоловский батальон.
Казаки начинают располагаться на ночлег. Кое-кто расстилает спальный мешок прямо на земле, кто-то прячется в «броню», а наиболее терпеливые наспех растягивают палатки.
Большинство бойцов нашего взвода готовятся ко сну, но Серёге Семёнову — водителю МТЛБ, и мне, несмотря на усталость, спать почему-то не хочется. Спрашиваем у командира:
— А костёр разжечь можно?
— Разжигайте, но только в капонире…
Собираем хворост, к нам присоединяется ещё несколько человек, и вскоре огонь вспыхнул, заиграв на сухих ветках, и мы потянулись к теплу и свету, инстинктивно отдаляясь от темноты, плотной стеной окружающей отвоёванную пламенем крохотную частичку пространства.
Завариваем в котелке чай, степенно пьём, пуская по кругу, и говорим о том, что наболело на душе, что хочется рассказать окружающим. И делается это без надрыва, без эмоций, которыми и так чрезмерно пропитана наша жизнь, а как-то по-свойски, по-домашнему, по-братски. Разговор о войне, о домашних заботах, о каких-то ярких случаях из жизни, о казачьей истории, о любви…
В разговоре нет ни хамства, ни пошлости, и люди, лежавшие и сидевшие вокруг костра преображались, в них пробуждались искренность и доброта, чего раньше, при свете дня, в своём товарище никто из нас не мог разглядеть.
Семёнов достаёт немецкую губную гармошку, наигрывает некоторые мелодии, и мне становится хорошо и радостно — в душе наступает покой. В полголоса запеваем песню, и она растекается над землёй, поднимается с дымом костра к небу, и вместе с песней отрывается от всего присыпанного походной пылью душа, и тоже устремляется ввысь, туда, где смотрят на нас огоньки мерцающего звёздного пути — глаза бессмертных душ наших предков.
Ещё в детстве я слышал легенду о том, что души воинов превращаются в звёзды, и с тех пор часто ночами подолгу всматривался в виртуальные очертания созвездий, и верил в то, что звёзды видят меня так же, как и я их. Захватывало дух от величия и бескрайности видимой картины Вселенной, но не было страха и чувства одиночества — ночное небо не проглатывало и не растворяло в себе, оно делало меня частью одной великой общности, присутствие в которой ложилось на мои плечи бременем ответственности.