Никогда и никому, возможно - даже себе, Георгий не признавал страха - встать на острие. Оказаться однажды в ответе за жизни многих, когда за хитроумными задачами и стратегическими маневрами в полный рост люди - из плоти и крови, со своими страхами и мечтами, чувствами, семьями, надеждой и верой. В такие минуты Геверциони лишь сильнее сжимал зубы, кляня слабость. Но вместе с тем трезво понимал главное: разницу между аналитиком и полевым командиром.
Георгий никогда не принимал участия в планировании войсковых операций. Справедливости ради - и не должен был. Ну а сила побеждать в 'штабных играх на картах' лишь простое следствие. Если для окружающих жажда победы истолковывалась как талант, желание выслужиться или просто тонкое издевательство над противником - что вполне соответствует духу Геверциони, то сам генерал причину осознал давно: обучится тому, чего боишься или не любишь. Чтобы в случае нужды не клясть себя за малодушие.
Но даже в оперативных штабных играх Георгий не мог абстрагироваться от навязчивых мыслей. Каждый шаг в сознании неудержимо горела мысль: 'Красные или синие фигурки - не пешки'. Для Геверциони за ними всегда представлялись живые люди. К которым нельзя применять правила шахматного боя, нельзя жертвовать, разменивать - будто между прочим. Победа не любой ценой - такова единственная приемлемая стратегия. Потому как уж очень многие руководствовались правилом прямо противоположным. И очень наглядно видны результаты деятельности наиболее передовых представителей подобной 'философии'. Так что каждому своё, а для себя Георгий сформулировал главную цель: сохранить как можно больше, спасти, защитить.
Над этой как будто постыдной слабостью не раз потешались претерпевшие, вымещая накопленную желчь. Говорили, что он не настоящий - игрушечный офицер. На что Георгий лишь согласно, обескураживающее кивал, посмеиваясь над собственной 'темностью' и 'дремучестью'. И, не проявляя и тени озабоченности, уверенно выигрывал. Чаще всего. А затем, оставляя обескураженных насмешников переживать очередной провал, удалялся обратно - в логово - к привычным интригам и головоломкам.
Самое смешное, что Геверциони искренне соглашался с насмешниками. И всегда, все время страшила его возможность однажды оказаться без права выбора. Самый холодящий душу кошмар - поднять упавшие знамя, потому что нельзя уже будет по-иному. Потому, что просто больше ничьи руки не будут на то способны. Поднять - и повести людей вперед. А это значило бы, что, будучи не на своем месте, он непременно - неизбежно - допустит множество ошибок, которые не сделал бы профессионал. И на его совести, на его неумении окажутся сгоревшие, растерзанные войной человеческие жизни. Вина, за которую не кто-то другой, а он сам не найдет оправдания.
Теперь, столкнувшись лицом к лицу с неизбежностью, Геверциони инстинктивно противился ей. Мгновение слабости всё же мелькнуло: генерал поймал себя на желании отгородиться от происходящего, не признавать необходимости выбора, продолжать действовать в рамках собственной компетенции как ни в чем не бывало. Даже нравственную основу подготовил. Но сильный человек потому и силен, что не позволяет обстоятельствам взять верх. Покуда способен быть выше. Сцепив зубы, Георгий мысленно отвесил себе оплеуху. И двинулся навстречу, наперекор вызову.
Раевский не знал - не мог знать, - что, именно произнося нейтральное '...В общем так ...', Геверциони внутренне делал выбор. И сделал его. Генерал окончательно отбросил иллюзорные грезы, что все возьмет на себя Кузнецов, Ильин или ещё кто. Подобная презренная трусость - а по-иному не назовёшь - грозит обойтись непростительно дорого. 'Возьмут - так возьмут, ради бога! Буду бесконечно рад. Но до тех пор - изволь обходтся сам, дружище'.
- Та-ак... - ещё раз повторил Геверциони, качаясь на каблуках. И в голосе его теперь явно стали ощутимы нотки, приличествующие отцу-командиру. - Выбора нет, придется Соболевскую будить. Неси аптечку...
Раевский, отрывисто кивнув, бросился исполнять приказ. При этом не теряя летной выправки: несмотря на поспешность ни на миг нельзя предположить в действиях офицера подобострастия, лакейской услужливости. Наоборот - в каждом движении, каждом жесте скорость рука об руку с точностью, уверенной до скупости. Конечно, служба воленс-неволенс подтягивает каждого, кроме совсем уж редких уникумов. Но у авиаторов изнурительные тренировки и постоянный риск шлифуют выправку до особенно яркого блеска.
Не без удовольствия наблюдая за сноровкой лейтенанта, с легкостью прочитав лежащие на поверхности мысли, Геверциони продолжил:
- Справишься - прикинь заодно, на каких капсулах еще может находиться информация по коду и у кого наверняка есть ключ. Дальше... Посмотри, где зимние комплекты униформы. Заодно неплохо бы отыскать сигнальные ракеты и химические осветители.
Расположение аптечек и вспомогательного оборудования на подобных капсулах стандартное и интуитивно понятно даже случайному человеку. Раевский без труда - за считанные секунды - нашел искомое.
- Товарищ генерал... спросил пилот все еще с опаской. Запаянная в полиэтилен аптечка перекочевала в руки Геверциони. - Над кодом я подумать могу, конечно... Только это опасно. В случае ошибки система может среагировать как на попытку взлома. Содержимое самоуничтожится.
- Догадываюсь... - признал Георгий, раздраженно дернув щекой. К своему стыду генерал за валом рутины полностью документацию по флоту изучить не успел. И теперь приходится краснеть по типично 'зелёным' огрехам.
- А из офицеров, судя по практике, знать обязаны капитан и заместитель. Остальные -по решению того же капитана.
- Тогда нужно ждать в гости больших начальников, - резюмировал как отрезал Геверциони. Внутренне с гораздо меньшей уверенностью повторяя: 'Хоть бы ничего не случилось с ними! Хоть бы пронесло! Только попробуйте мне умереть!' И, не давая лейтенанту повода для сомнений, продолжил:
- Пока не будем терять времени. Подготовь снаряжение для вылазки: одежду, оружие и прочее. Закончишь - садись к передатчику и слушай эфир. Вдруг что да пробьется сквозь помехи... Давай, давай, живо!
Громыхая стальными подошвами, лейтенант бросился исполнять очередной приказ. И с ходу развил бурную деятельность. Из багажных отсеков наружу утепленные пуховики, ботинки, оружие. Постепенно и без того тесное пространство рубки под влиянием внезапно проснувшейся хозяйственной жилки лейтенанта стало захламляться.
Геверциони только усмехнулся, завидуя способности офицера отвлечься от проблем. Завидуя даже больше самому праву отвлекаться, которого сам отныне лишен. После генерал разорвал оболочку аптечки. Прозрачный пластик из гордости чуть посопротивлялся, а после со спокойной душой и громким хрустом лопнул. Привычно просканировав взглядом содержимое, уверенно выудил ампулу со стимулятором, шприц и нашатырный спирт. На всякий случай еще раз осмотрел Лиду. Девушка по-прежнему безмятежна, без намека на травму. Словно ребенок в колыбели сидит в узком глубоком летном кресле поджав ноги и склонив голову на грудь.
Не забывая умиляться безмятежной картине, Георгий аккуратно отстегнул от предплечья рукав скафандра и закатал летный комбинезон. Кожа обожгла невинной белизной, той детской нежностью, что вопреки живет в каждом, до последнего стараясь удержаться - ради нас самих. Впрочем нет, вот виднеются узкие белесые рубцы - маленькие шрамы, оценки пути взросления пилота. Печаль невольно тенью легла на лицо генерала. Ощутив щемление в сердце, Геверциони подумал: 'Как же всё неправильно! Пусть мы... Но эти девочки. Когда же наконец научимся хотя бы их жалеть, хранить - вдали от жестокости?'