Еще два дня назад подобная этическая дилемма просто не могла бы прийти в голову. Как ни тяжело признать, но тогда для Георгия многое имело бы смысл лишь как игра ума, часть обще картины, исходные положения задачи требующей решения.
Теперь все внезапно стало по-иному. Геверциони даже себе не мог с уверенностью сказать: рад переменам или опечален. Поневоле сроднившись с подчиненными, воспринимать их с точки зрения статистики и логики казалось кощунством. А это значило, что отныне и впредь принятие сложных, тяжелых решений станет лишь много сложней. Личное восприятие неизбежно станет давить на волю. В итоге может сложится такая ситуация, когда не успеешь принять нужное решение из-за развившейся слабости.
Слова, что Георгий высказывал по поводу значения личности в общем успехе, безусловно, искренни. Раньше Геверциони намеренно ограничивал рамки личной ответственности узким кругом. Увы, зачастую стремление не брать дополнительное бремя характерно для человека. Но волей обстоятельств рамки привычного круга многократно расширились.
Поразмыслив, Геверциони решил для себя, что произошедшие перемены все же к лучшему. В конце концов, взросление, это и есть эволюция ответственности. Можно заботиться только о личном и навсегда оставаться в пубертатном состоянии. Эдаким вечным подростком. Иди вперед тяжело, страшно - это пришлось ощутить на себе. Возрастает многократно цена ошибок, да и спрос не отстает. Можно даже с уверенностью сказать: подобная эволюция личности не несет как таковая ни благ, ни преимуществ. Скорее наоборот - лишь прибавляет печали. И остается сама по себе главным приобретением...
Полог при входе тихо скользнул в сторону, освобождая путь слабому вечернему свету. Рефлекторно сощурив глаза от ударивших наотмашь лучей, Геверциони мгновенно вернулся к реальности. При входе, окруженные ореолом багрового сияния застыл подтянутый Чемезов. Судя по всему подчиненный тактично дожидался, пока начальник обратит на посетителя внимание. Геверциони невольно усмехнулся. Подобная щепетильность казалась особенно смешной на фоне того, что постучаться Роберт забыл.
'А может и не забыл... - подумалось вдруг Георгию. - Может, это я не слышал...'
- Что, Роберт? - спросил генерал.
- Георгий Георгиевич, - кивком указав за спину, Чемезов объяснил. - Бригада построена. Ждем вас.
- Иду... - Геверциони решительно поднялся на ноги. Ощутив уже привычную тянущую боль в ноге, с непроницаемым видом взял трость и неспешно направился к выходу.
Чемезов с сомнением проследил за тяжелой походкой командира, но возражать не решился...
Глава 36
Третье пробуждение отличалось от предыдущих разительно. Как боевое маневрирование на пределе сил от беззаботной поездки в отпуск, домой. Дом... Это нежное, доброе слово всплыло в сознании неожиданно. Александру успел подумать: 'Отчего такие сравнения?' Но почти сразу же отыскал ответ.
Даже лежа с закрытыми глазами, сквозь веки уловил мягкий, неяркий свет. Боль в ранах утихла, причем утихла вовсе. Да и тело вовсе не изнывало от усталости, не горело в ожогах - наоборот, несмотря на сонную истому, вполне ощущалось отдохнувшим.
Да и как не радоваться: ни ветра, ни холода, ни привычного шума тайги - только тишина и тепло... Тепло, укутывающие лучше пухового одеяла и шерстяных носков. Впрочем, возможно одеяло не пригрезилось, а на самом деле...
Тут Кузнецов справедливо предположил, что пригрезится могло совсем другое. Да и как не удивиться столь резким переменам: ещё недавно лес, снежный плен, угроза нависшей гибели... И вдруг такой контраст. С некоторой опаской, Александр решительно распахнул глаза, огляделся вокруг. И выдохнул с облегчением. Над головой - высокий потолок: доски подогнаны одна к одной с ювелирной точностью, покрыты густым янтарным лаком. В центре погрузившейся в сумерки комнаты массивный стол. Вроде бы и простой: незатейливые прямые линии, скатерть белого полотна так привычно накрывает столешницу. А на скатерти, в самой середке стола диковинная керосиновая лампа. Под защитой пузатого стеклянного купола внутри горит, слегка подрагивая, задорный локон пламени.
Как просто, как привычно! Но за этой простотой неуловимо слышен суровый и мощный, вместе с тем - теплый и уютный дух Сибири. И прямота, и простота не небрежность, но лишь закономерное отражение этого духа, признак гармонии.
А комната большая, даже огромная... Просторно здесь. Мебели немного, чего, впрочем, можно ожидать. Четыре родственных четвероногому гиганту стула с молчаливой значительностью стоят вкруг. Стены большей частью скрыты исполинскими открытыми книжными стеллажами: чуть прогнувшиеся от ноши полки, уже не первый год примерно исполняющие долг, сильны - не усомниться в способности пожилых тяжеловесов простоять ещё век-другой.
Да и ноша впечатляет... Со знанием подобранные фолианты - не меньше пяти тысяч томов. Большей частью старинные: с явно потрепанными переплетами, часто пестрящие золотым или серебряным тиснением. Но не редки и новые, так же умело сгруппированные. И две книжные армии не перечат друг другу, но дополняют, как прошлое, идущее об руку с настоящим.
То, что не оккупировали книги, отдано на откуп картинам. Этих, впрочем не много: берут не количеством, но качеством и не менее умелой подборкой. В украшающих комнату холстах почти везде застыло лето. Не приторное, не фальшиво-нарядное - без вымученных, явно наигранных сюжетов. А самое настоящее: яркое, пестрое. Сочное - большей частью алое, рыжее, янтарное. Изредка изумрудное, расцвеченное щедрой россыпью бутонов незамысловатых луговых трав словно самоцветами: бирюзовые васильки, белоснежно-солнечные ромашки, лиловые колокольчики, ярко-розовый клевер... Не картины, а окна в иной мир. Где жизнь по какой-то странной причуде замерла. Но в любой миг готова взорваться радостным круговоротом...
И самым последним Александр наконец разглядел в красному углу слегка потускневшие, но сохраняющие величавую скромную гордость иконы. Явно не просто украшение, не дань моде. В подобном случае продвинутые, кичащиеся показной религиозностью товарищи предпочитают гораздо более богатые и пустые вещицы. Нет, здесь не так... Заботливо разожженная лампада, аккуратно расправленные белоснежные полотенца с воздушными кистями, расцвеченными строгой вязью народных узоров красного и черного цветов. И пыль. Которой нет. Ни следа, ни намека на безликую серую тень. ТАК ради напускного не поступают - только по-честному...
'Если кажется, то уж очень достоверно всё... В бреду не бывает подобной ясности сознания. Нет... Не мираж и не бред... Точно' - Кузнецов окончательно утвердился с выводом. И, заключив сделку с совестью, позволил себе откинуться облегченно на воздушную мягкость теплых подушек. Настоящих, пуховых - не каких-то там ватных или хитро названной пузырьковой пены. Теплый плен после ледяного держал гораздо крепче, да и покидать объятия не хотелось. Не только сознание, но и тело отчаянно протестовало против подобного насилия.
Однако, сон уже не брал. Во всяком случае ни следа не осталось от прежней алчности. Как бы старательно Александр не жмурился, не пытался забыться, отдавшись во власть грез, забытья не наступало. В конечном итоге бездействие наскучило: десяток-другой минут проворочавшись, Кузнецов решительно открыл глаза. Подумывал даже подняться, однако это уже оказалось излишним - на грани слышимости где-то невдалеке раздались осторожные шаги. Судя по мягкости, осторожности - женские. Хотя, нельзя исключать и ребенка. Впрочем, дети маловероятны... За дом говорить рано, но комната явно при всей теплоте и мягкости не несет характерного отпечатка беззаботного. Это Кузнецов умеет определить точно. Поскольку на собственном опыте узнал, насколько быстро выветривается незаметный на первый взгляд детский свет.
От воспоминаний отвлекла показавшаяся в проеме голова. Лица из-за бьющего в спину девушке света не разглядеть - мешают лучи, пробивающиеся сквозь лежащие в восхитительно-небрежном беспорядке пушистые локоны. А от стоящей на столе лампы толку чуть - крохотный язык пламени лишь ещё больше скрадывает черты, чем освещает. Но даже за невольно получившимся бледно-янтарным нимбом Кузнецов не мог не угадать Алису. Может быть движение, поза, силуэт... Но нет, не они. Какое-то незнакомое, или давно забытой чувство, шевельнувшееся в груди - вот что подсказало ответ. Пускай даже Александр и не решился признать до конца, ЭТО уже есть и будет...