— Хусейн, овцы плохо переваривают пшеницу. Барана раздует.
— Замолчи, женщина, — сказал отец, — что ты понимаешь в овцах? Я — человек из пустыни, я знаю, что нужно этим животным. Доверяй мне.
Мать не верила ему, но промолчала.
Баран съел всю пшеницу. Вскоре он уже лежал на боку с раздутым животом и изо рта у него текла желто-зеленая жидкость. Мать не сказала ничего. Отец побежал к си Хусейну, хозяину лавки, и купил у него большую бутылку воды с тоником «Швеппс». Такой большой красивой бутылки у нас дома мы еще не видели.
— Зачем это? — спросила я отца.
— Это для нашего барана, — сказал он. — Называется «Швеппс». Очень сильное лекарство от вздутия живота. Вот увидишь, баран снова выздоровеет, мы зарежем его и съедим.
Баран тихо лежал на боку, а отец влил ему в рот всю бутылку лекарства «Швеппс». Мы ждали, что будет дальше.
Отец стоял рядом с бараном. Джабер стоял рядом с отцом. Мать стояла рядом с Джабером, а мы, девочки, прижались к матери. Баран начал дергать ногами.
— Отец, — спросила я, — лекарство уже действует?
— Ты же видишь, дитя мое, — сказал он, — мы, мужчины из пустыни, знаем, что делаем.
Через пять минут баран отрыгнул всю воду с тоником, и у него начался страшный понос. Через пятнадцать минут баран сдох. Мать убрала во внутреннем дворе. Отец вывез тушу на свалку за больницей и вернулся с маленьким ягненком. Он был чуть больше головы того мертвого барана, и в нем оказалось так мало мяса, что его даже не хватило на всю нашу семью. Мы оставили все мясо себе, ничего не раздали бедным.
После этого отец больше никогда не работал.
Тень Пророка
С того момента, как отец почувствовал, что на него снизошло благословение, и поверил, что он — тень Пророка, наша жизнь стала непредсказуемой. Иногда отец пребывал в хорошем настроении, и мы ели вкусные французские круассаны, добытые им нищенством. Иногда же он находился в таком состоянии, что при нем нельзя было произнести ни слова, даже шепотом.
Дом наш так и не был достроен до конца. У нас больше не было денег на стройматериалы для крыши, на краску, на окна. Отец был занят другим. Он считал себя тенью Пророка, а также уполномоченным Аллаха по солнцу. Теперь он сидел на крыше нашего дома не только по ночам, но и целыми днями. Он сидел как факир, скрестив ноги, сложив руки перед собой и обратив лицо к солнцу. Он смотрел широко открытыми глазами на сверкающее над Агадиром солнце. Его кожа высохла и стала твердой, а из глаз лились потоки слез. Отец сидел там целыми днями и созерцал сияние солнца.
— Что ты делаешь, отец? — спрашивали мы его.
Он не отвечал — он был занят. Когда наступали сумерки, отец бормотал:
— Аллах велик, Он создал день и ночь. На меня возложена большая ответственность. Я — день. Ибо только в солнечном свете человек может увидеть тень Пророка.
На следующий день отец раздобыл блестящую черную краску. Он снял синие одежды жителей пустыни и теперь одевался только во все черное: черные тонкие брюки, черный кафтан, черные туфли и черная чалма. Его усы были черными, его глаза были черными, и, как я вспоминаю, мне тогда казалось, что и сердце у него в груди было черным и черствым.
Сиди Хусейн занес долг за черную краску и толстую кисть в свою конторскую книгу.
Отец отнес покупки в комнату, обращенную окнами к школе, куда попадали первые утренние лучи солнца. Едва первый солнечный луч коснулся белой стены, как отец нарисовал на ней блестящий черный круг, поглотивший солнечный свет. По мере передвижения солнца по небу отец ходил по комнате, оставляя на стене черный след, с которого стекала краска.
— Отец, что это значит? — спросила Джамиля, моя самая громкоголосая сестра, которая была единственной из нас, кто решался задавать отцу такие вопросы.
— Ты что, не видишь, глупый ребенок? — напустился на нее отец. — Я заставляю солнце двигаться по небу. Если я перестану поглощать его лучи с помощью кисти, оно остановится. Тогда наша сторона Земли сгорит, а на другой стороне начнется ледниковый период. Ты что, этого хочешь?
— Нет, — сказала она, — конечно, нет, потому что тогда сгорят и мама, и Муна, и Рабия, и Джабер, и Уарда, и Уафа, и Асия.
— Вот видишь, — сказал отец, — поэтому моя работа так важна для всех людей. Итак, иди к остальным и скажи, что я поем, когда стемнеет. А до тех пор я очень занят.
Джамиля пришла к нам. У нее был очень важный вид.
— Ты его спросила? — поинтересовался Джабер.
Джамиля величественно кивнула.
— И что он сказал?